– Пойдем?
Я молча оперлась и встала. Дойдя до подъезда, он достал зажигалку и пачку сигарет:
– Покурим?
Я взяла одну и сделала затяжку.
– Ты не смотри, Люся – нормальная женщина, просто ей в жизни не повезло, а так она очень классная, – выдал он, прикуривая мне, – у нее и квартира в том доме есть, – кивнул он на бывший дом художников.
Я аж поперхнулась дымом.
– А почему она тогда там не живет?
– Да, зять – подонок, выгнал ее из дома, а дочери и хорошо, мать под ногами не путается, – зло выдал мажор.
– Вот просто так взял и выгнал, – ехидничала я.
– Угу, – отстраненно бросил мажор.
– Так не бывает, видимо, было за что, – высокомерно посмотрела я на него.
Что этот мальчик может знать о жизни? За него всегда все решает папа, квартирку, машинку купил. Катается как сыр в масле в свои двадцать (сколько ему там) и рассуждает, как будто бы может что-то понимать в жизни. Мажор лишь ухмыльнулся:
– Иногда дерьмо случается просто так…
– Как глубокомысленно, – выдала я и встала. – Ты еще скажи, что ты вечно бухой и под наркотой, потому что у тебя жизнь тяжелая, – не выдержала я и сжала ключ в руке, чтобы отбиться, если вдруг он на меня рыпнется, но нарик это заметил и усмехнулся.
– Во-первых, я тебя не трону, во-вторых, ни одной же тебе в жизни досталось. Подумаешь, с мужем развелась, тоже мне трагедия.
– Да что ты знаешь о жизни, сопляк? – не выдержала я. – Ты еще не видел ничего, а уже считаешь, что этот мир принадлежит тебе, – взорвалась я, встав перед ним в воинственную позу.
– Ну да, – отступил он на шаг, опустив взгляд. – Достаточно уже насмотрелся я на эту жизнь, – спокойно затянулся он.
– Да что ты видел, кроме денег, постоянных тусовок и наркоты своей? – не унималась я, как будто бы мне было до этого дело.
– Считаешь меня отморозком, да? – усмехнулся он и наклонился ко мне чуть ли не впритык, что я почувствовала его дыхание. – Хочешь знать? – сощурился он. – Я видел смерть матери, которая угасала на моих руках, когда мне было всего 5, – буквально выдохнул он, – видел, как она звала и хотела напоследок увидеть свою лучшую подругу, мою крестную, – запнулся он, а меня передернуло при этих словах, – но ты предпочла не приходить и даже не интересовалась, все ли с ней и мной нормально, – смотрел он мне в глаза.
Я побледнела, и сигарета выпала из моих рук, этого не могло быть, просто не могло быть. Когда моя лучшая подруга Оля умирала от рака, я зашла к ней только один раз в больницу, когда ей делали химиотерапию, а потом не смогла. Я пару раз звонила ей, но слышать ее умирающий голос было выше моих сил, я обещала прийти, обещала не бросать ее сына, обещала заботиться о нем, как о родном… но так и не вернулась. На глаза навернулись слезы от воспоминаний и жуткого чувства вины.
– Глеб? – прошептала я.
– Не узнала меня? – выпрямился он и улыбнулся точно так же, как его мать, – лучезарно, счастливо, открыто, как будто бы хотел согреть своим теплом весь мир, и лишь в глазах, таких же голубых, как у его матери, видна была грусть. – С возвращением в родные пенаты, крестная! – затушил он окурок и зашел в подъезд.
Я без сил осела на лавочку и так и осталась сидеть, как будто бы меня гвоздями прибили к доскам. Я беззвучно роняла слезы, от накатывающего чувства вины перед подругой и ее сыном, которых я просто вычеркнула из своей жизни, чтобы не видеть мук боли и отчаяния. Но ведь меня нельзя было за это винить. Я тоже живой человек. Правда?
