– Проходите, Софья Яковлевна, проходите. Здесь гостиная, а это у нас спальня. Ритуля моя – любительница поспать, да так крепко получается у нее – не добудишься порой. Софья Яковлевна, позвольте, я вас Софой называть буду? А вы меня соответственно Гошей. Идет? Ну и нормалек! А здесь коридорчик и комнатка. Называем ее – диванная. Если кто из гостей переберет ненароком, то обычно сюда кладем, тихо здесь, ничего не слыхать. Пусть отдыхает себе человек. Правильно? Я вот и бутылочку минералки поставил, чтобы в случае чего не блуждал без дела. Эта лестница – в подвал, а там сауна, баня, значит. Я на секунду спущусь. Порядок. А здесь – опять коридорчик, лестница в мансарду и, наконец, каминная – романтично полыхает. Вы, Софа, кто по образованию? Английская литература девятнадцатого века? Душевно. Я по молодости лет тоже увлекался – Киплинга даже пытался переводить. А хотите, через полчасика, когда все успокоятся, я вам здесь что-нибудь продекламирую? Не возражаете, Софа? Ну вот, мы и вернулись. Рита, что с нашим гостем? Ты его совсем замучила, я вижу. Клюет носом. Толя, как себя чувствуешь? Спать? Ну что ты, брат, такая рань! Я обещал Софье Яковлевне стихи собственного перевода в каминной почитать, а ты говоришь – спать. Обижаешь! Ну ладно, ладно, сейчас старинного вискаря со льдом по бокальчику, без него нельзя, и сразу, так и быть, уложу тебя. Рита, не помню, в диванной постелено? Ну пойдем. Тяжелый какой.
Так. Пока все по плану.
– А вот и я, девочки. Уснул ваш супруг, Софья Яковлевна. Устал, ответственный работник, намаялся. Давайте, девчата, сейчас я бутылочку французского открою и переберемся-ка к камину, там я вам стишата почитаю. Рита, что же ты, право дело, такая несветская. Зеваешь, словно гиппопотам. Даже неудобно. Слыхала уже стишата, глаза слипаются? Ну ладно, иди, иди, родная, ложись. Я недолго. Только пару сонетов – и к тебе. Спокойной ночи, Ритуся.
Движемся строго в соответствии с графиком.
– Пойдемте-ка, Софа, к огню, я еще сухих подложил. Обворожительно в каминной. Не находите? Языки пламени пляшут на взволнованных лицах безумцев. Терпкое вино, правда? Горчит? Это потому, что в нем растворена грусть по неразделенной любви, по упущенным возможностям и щемящее чувство пролетающих мимо годов. Это в первом бокале, а во втором – неожиданные разрывы, краткие свидания, несказанные слова, нечаянные, трогательные прикосновения и опять грусть, но уже с легким привкусом счастливых мгновений, ты не находишь, Софа? Да? Все забываю спросить. А как ты смотришь на непростительные ошибки, о которых потом всю жизнь вспоминаешь с удовольствием? И я так же. Пойдем? Куда? Здесь неудобно, хоть и спят все, но… Осторожно – ступеньки. Сейчас открою, светло будет.
Широким жестом я отворил перед Софой дверь. Сладко пахнуло сухой березой. Поворот выключателя…
В центре предбанника господин Потапов одетый в длинную теплую майку, совершал четкие, ритмичные движения, старательно следуя отрывистым указаниям невидимой от двери жены моей, Маргариты Павловны:
– Так, Толик! Давай, Толик! Еще, Толик!
Ведь знал – не нужно приглашать Потаповых.
