Теперь, самому что ли проверится у психиатра?
А он черт! Чтобы успокоится, шумно, демонстративно, задышал. В сердцах, (зачем же так?) не обращая, выскочившей следом за дочерью Надежды, выкрикнул.
– Мама! Да что же тебе меня не жалко?!
– А, ну, успокоились! – шипит гуськом мать, грозно швыряя на него искры из глаз. – Гости мои! Поздоровайся. Стоит он. Пришел – раздевайся. Посидим. – Тут она схитрила, пожалела внучку. Подойди. Познакомишься Северянами. С девочкой поболтаешь. Аленка уже большая. Школу, первый класс осенью пойдет. Растут! Это мы к земле клонимся. Дай хоть, поцелую тебя. Сын ты мне, или не сын. Эх! Горе ты моё.
Раздеться – он разделся. Ну, а дальше что? Побежать на кухню курить? Но, там девочка. В коридоре, или к подъезду выйти? Да еще, вот. Зачем он концертировал себя сейчас, что у него в кармане лежит? На вокзале, в прошлые еще приезды, в ювелирном магазине, давно он уже присмотрел, теперь по пути забежав в ювелирный магазин, купил дочери золотые серьги. А, вот, покупая, не подумал, для какой же девочки, все же, купил он эти серьги? Для Аленки? Он, догадывался, по словам матери, она давно существует. Но, никогда в помыслах даже не мечтал, встретиться с нею, как, вот, сейчас, в семейном круге. А если, он купил серьги для Оленьки, дочери, то тогда, зачем он, межуется сейчас, катая в кармане коробочку? Пусть бы лежал до своего часа, нет, засвербело его почему-то: дать, не дать. Какое-то это с его стороны ребячество. Даже, мать не удержалась, не сказать, смущенно.
– Ты что там все катаешь? Вытащи руку. Неудобно же. Скажут, маньяк, какой?
После этих слов, не то, что коробку вынешь из кармана, согласен он был на все, лишь бы увести подальше, неверное подозрение мамы.
– Да, вот,– растерянно бормочет он, держа в руке коробочку. – Хочу, вот. На! Сама продень. Вижу нитки в ушах у девочки. Прокололи, видно, недавно.
– Ах! Ты купил ей серьги? Догадался. Ой! Не верится. Сын. Удивляешь ты мать в каждый раз. Теряюсь даже понимать тебя. Ой! Спасибо. Какие красивые. На привокзальной площади, в ювелире купил? Недавно, я сама хотела купить, после письма Нади, деньги не хватили. Дорого. А ты купил. Спасибо, сын.
Сунув матери коробочку, Аркадий быстро ретировался на улицу, к подъезду, покурить. Больше он уже не мог этого насилия со стороны матери выдержать. Выбежал растерянно. Не знает, что дальше и делать. Поднял к небу глаза. На деревьях цветки сливы от лучей солнца перемигиваются ему, тепло, солнечно. Потерянно посмотрел на окна матери. Мелькнула тень мамы, шепчет, дергается головою. Неужели, и Надя следом за ним вышла на улицу? Так и есть. Стоит придушенно, в затылок дышит. Надо бы ему повернуться к ней, а как?! Страшно ему. Хоть провалится в землю. И слышит.
– Как-живешь-то, Аркашка?
Отвечать же надо. Но, сначала чем ответить, он закуривает. Надя, тоже тянется к его сигаретам.
Вот и повод, что сказать.
– Ты куришь? Не замечал я раньше этого за тобою.
– Ты многое не замечал, Аркашка. Не замечал, когда я забеременела, не замечал, как я тебя любила. Что там говорить. Ничего ты во мне не замечал. Погнался за деньгами только тестя. Больше это тебе и интересовало, а пожалеть меня, поддержать, у тебя не было времени. Ну, что молчишь? Как живешь?
– Хорошо, Надя. – Аркадий от своего обмана, что говорит ей не правду, задыхаясь, хрипит, раскашливаясь. Затем отдышавшись, отведя глаза в сторону от Нади, с новым приступом, хрипит. – Вру я, Надя. Плохо, плохо мне, Надя. С Валей я живу, не живу. Сколько, вон, дочери? Скоро, кажется, ей восемь будет? Вот, с тех пор я и не живу. А живу хорошо. У меня все есть. Свой бизнес. Не плохо, получается. Как говорится, первый парень в деревне. Но, счастья, не было, нет. Пьет она у меня. Как женщина, она уже мертва. С дочерью я все провожу время. Гуляю, или к озеру сходим, на площади гуляем. И все. Ничего радостного я не вижу впереди. Богат, конечно. Могу вертолет купить, но, зачем? – И не заметил, как закапали у него обидные запоздалые слезы. – а ты как? Где сейчас?
