Ну и вот-вот этот Даня-лейтенант должен у меня номер телефона моего попросить. Курсанты, конечно, будут хихикать, будут переглядываться, но вот-вот. Мол, девушка, телефончик не дадите? Ну я, конечно, скажу, что не работаю на фабрике телефонных аппаратов, что я телефоны незнакомым людям не раздаю. Даня этот сконфузится очень. И где-то через неделю, если снег, конечно, будет, он опять что-нибудь придумает. Он, конечно, очень застенчивый, но изобретательный.
Правда, в этой истории я не учла свою способность обязательно попадать в неловкие ситуации. Ну, сами додумайте… Снег… гололед… каблучки… Бегу деловито, с задранным носом, дура…
Шмякнулась я просто неприлично, прямо в толпе курсантов. С их лопатами и ледорубами. Шмякнулась со всего размаху на пятую точку и сижу, как кукла в магазине. Глазами – хлоп-хлоп! Ну, курсанты меня поднимать, а у меня ноги разъезжаются в разные стороны, я опять шлепаюсь. Наконец поставили меня ровненько, стали снег с меня отряхивать. Отовсюду. Даже оттуда, куда он вообще не мог бы попасть практически, этот снег. Я кудахтнула пару раз и убежала в смущении.
Больше я мимо училища не бегала. Ходила вокруг, садилась на троллейбус… А Даня Кривченко потом в Москву уехал, в академию поступил…
Не думайте, что это со мной случилось потому, что была зима. Нет, вы меня не знаете!
Вот однажды я ехала к дедушке в Одессу. Из Очакова. На ракете с подводными крыльями. Если бы вы знали, какое чудное на мне в тот раз было платье! И босоножки ручной работы. Любая нога в них выглядит безупречно. А моя-то! Вот, кстати: ноги у меня ничего, мамины ноги. Особенно правая.
Стояла я на палубе, в море смотрела, любовалась. Потом молодые люди подошли – приятные, тоже студенты. Мы разговорились.
Ну откуда же я могла знать, что там, за спиной у меня, дверь? И открывается она внутрь? И что тот выступ, по которому я ерзала спиной, потому что он мне давил, – это ручка той самой двери? Короче, когда я в том самом платье с кружевами и мережками, со вставками из тонкой атласной тесьмы на подоле, рассуждала с важным видом о роли стационарного обучения, особенно на факультете иностранных языков, то вдруг, потеряв опору, просто опрокинулась спиной в небольшую каюту. И ноги мои, стройные довольно ноги, особенно правая, в тех самых босоножках ручной работы, ноги, согнутые в коленях, остались на палубе, а я сама уже валялась на спине в чужой каюте и снизу рассматривала троих изумленных матросов за столом, играющих в карты…
Опускаю просто неприличный хохот и на палубе, где остались мои ноги в босоножках ручной работы, и гомерический смех внутри, где, обреченно сложив руки на животе, валялась остальная я. Подняли меня, конечно… Я сбежала в салон для пассажиров и там до самой Одессы сидела тихо, как мышка, смахивая слезы и сокрушаясь, что я такая неудачница… И что в меня из-за моих способностей абсолютно невозможно влюбиться.
Так и хожу по планете. Нелюбимая. Нет, наверное, влюбиться в меня все-таки можно. Но любить меня всю жизнь уже потом – это надо быть очень мужественным и закаленным человеком. Потому что жить со мной – одно беспокойство и море усилий. Но зато такого таланта, как у меня, нет почти ни у кого: любое событие превращать в происшествие. Вот…
