– Ами́нь. Заходи́, брат Маври́кий.
Глава́ четвёртая.
С тех пор как неугомо́нный ста́рец Проко́пий был отпра́влен в Бо́гом забы́тую глухома́нь, на ре́ку Пи́негу, в кро́хотный Богоро́дицкий монасты́рь, оказа́вшийся по́сле сме́рти игу́мена Мака́рия без архиере́йского наме́стника, у молодо́го по́слушника оста́лся в оби́тели то́лько оди́н челове́к, име́вший на него́ осо́бое влия́ние. Нетру́дно догада́ться что челове́ком э́тим был оте́ц Фео́на. А поско́льку пытли́вый ум и приро́дное любопы́тство то и де́ло вступа́ли у Маври́кия в противоре́чие с несура́зностью и бестолко́востью нра́ва, то му́дрый сове́тчик был ему́ про́сто необходи́м, что́бы огради́ть от превра́тностей жи́зни, кото́рые он сам себе́ обеспе́чивал с превели́ким усе́рдием.
Оте́ц Фео́на был для Маври́кия не про́сто наста́вник. Он представля́лся по́слушнику существо́м наделённым сверхъесте́ственными спосо́бностями, ста́вившими его́ в оди́н ряд с легенда́рными полубога́ми и эпи́ческими геро́ями. Он буква́льно не отходи́л от своего́ куми́ра ни на шаг, сле́дуя за ним «хвосто́м» как привя́занный. Э́то ча́сто доставля́ло отцу́ Фео́не нема́ло хлопо́т, но отве́тственность за неле́пого не́доросля переве́шивала все бытовы́е неудо́бства, тем бо́лее, что монасты́рский уста́в был дово́льно строг и Маври́кий, как пра́вило, не мог досажда́ть Фео́не сверх того́, что позволя́ли ему́ предписа́ния.
Впро́чем, сего́дня, ви́димо, произошло́ не́что, что заста́вило молодо́го и́нока пойти́ на наруше́ние пра́вил. Появле́ние его́ на уро́ке ника́к не соотве́тствовало распоря́дку оби́тели, но как бы там ни́ было, получи́в разреше́ние войти́, Маври́кий суту́лясь от усе́рдия положи́л три покло́на пе́ред ико́нами и еле́йным го́лосом попроси́л у Фео́ны разреше́ния оста́ться в кла́ссе. При э́том вне́шний вид его́ выража́л восто́рг и ликова́ние челове́ка, сде́лавшего потряса́ющее откры́тие, кото́рое не в си́лах был уде́рживать в себе́. Оте́ц Фео́на позво́лил Маври́кию оста́ться, с усло́вием что тот бу́дет сиде́ть ти́хо, но вот его́ вне́шний вид оста́вил мона́ха соверше́нно равноду́шным. Э́то обстоя́тельство вы́нудило Маври́кия му́читься до са́мого обе́да, он ёрзал на ла́вке, не́рвно чеса́лся, грыз но́гти и гро́мко шмы́гал но́сом, остава́ясь для учи́теля скоре́е предме́том ме́бели, чем объе́ктом живо́го интере́са. Тру́дно сказа́ть, как до́лго он смог бы ещё вы́нести э́ту пы́тку, но наступи́л долгожда́нный переры́в на обе́д, во вре́мя кото́рого все ученики́ гусько́м за ста́ростой напра́вились в монасты́рскую тра́пезную, а Маври́кий наконе́ц получи́л возмо́жность подели́ться свои́м откры́тием. Впро́чем, слова́ его́ не несли́ в себе́ никако́й определённости, он про́сто проси́л наста́вника отпра́виться с ним в монасты́рскую библиоте́ку, и́бо там и находи́лась та́йна, кото́рую он хоте́л пове́дать. Фео́на реши́л бы́ло стро́го отчита́ть по́слушника, прише́дшего к не́му на уро́к со столь неле́пой про́сьбой, но глаза́ Маври́кия лучи́лись наде́ждой и жела́нием столь отча́янно и по-де́тски наи́вно, что мона́х не смог отказа́ть, предупреди́в, впро́чем, что де́лает э́то в после́дний раз. Маври́кий с ра́достью закива́л голово́й.
Оста́вив шко́лу на отца́ Никола́я, оте́ц Фео́на напра́вился в кни́жное храни́лище, в душе́ осужда́я себя́ за изли́шнюю мя́гкость, подви́вшую его́ подда́ться угово́рам нескла́дного и смешно́го по́слушника, увлечённого земны́ми та́йнами бо́льше, чем святы́м писа́нием. Как бы то ни́ было, но жи́зненный о́пыт подска́зывал мона́ху, что любо́е да́же са́мое случа́йное на пе́рвый взгляд собы́тие мо́жет име́ть скры́тое обоснова́ние, пренебрега́ть кото́рым бы́ло бы весьма́ неразу́мно. Сам Фео́на называ́л э́то внима́нием к мелоча́м.
