Но по мере того как глаза привыкают к темноте, а мозгу возвращается способность соображать, я понимаю, что планов резать меня на ремни у сидящего нет. И вставать, собственно, у него тоже нет плана. Я машинально обхватываю себя руками, когда понимаю, что человек в кресле - это Молотов. Судя по белеющему в темноте пятну рубашки, он в той же одежде, в которой был утром. Уснул? С ним, вообще, все в порядке?
Поколебавшись несколько секунд, я одергиваю футболку и, стараясь ступать беззвучно, иду к нему. Просто удостоверюсь, что олигарх дышит, и вернусь к себе в спальню. Ох, хоть бы он дышал, а то полиция, как пить дать, предъявит обвинения в том, что это я Молотова порешила. Сына прикормила кожурками от семечек, спровоцировав приступ аппендицита, а отца в это время отравила. От нас, провинциалок, еще и не такого можно ожидать.
Я останавливаюсь напротив кресла, в котором, размеренно дыша, спит живой олигарх, и невольно вдыхаю его запах. Дерево, бергамот, апельсин и что-то еще, от чего во рту влажнеет. Подбородок Молотова покоится на его груди, рука, лежащая на подлокотнике, сжимает полупустой стакан с виски. Блин, он, похоже, устал. Есть ли вообще в его жизни человек, который о нем заботится? В Лондоне есть наверняка, а вот в Москве, похоже, что никого. Дима в больнице, а от Снежаны заботы как от козла молока. Вроде сорок женщине, а сама как ребенок.
Я несколько секунд смотрю на спящего Молотова, во сне кажущегося таким безопасным, после чего тихо крадусь к дивану и беру плед. В комнату я, положим, его огромное тело не дотащу, но укрыть от холодного дуновения кондиционера смогу.
Возвращаюсь к креслу и, бесшумно опустившись на корточки, тяну руку, чтобы забрать из ладони Молотова стакан. Уронит, порежется, паркет испортит. Что бы без меня делал вообще. Обхватив теплое стекло, начинаю тянуть и едва не взвизгиваю от неожиданности, потому что в этот момент на моем запястье смыкаются горячие пальцы и Молотов открывает глаза.
- Я... я просто хотела... - горло парализует неконтролируемым волнением, и язык отказывается ворочаться должным образом.
- Что ты хотела, Юля? - голос Молотова охрипший и тягучий, взгляд темный и тяжелый. Кажется, он прилично пьян.
- Увидела, что вы спите, и хотела...
Договорить у меня не получается, потому что хватка на моем запястье усиливается и Молотов дергает меня к себе, так что с корточек я валюсь на колени. Во рту становится так сухо, что язык прилипает к небу, а сердце начинает отбивать бешеный ритм.
- Ты мне не нравишься, Юля, - негромко продолжает Молотов, не сводя с меня глаз. - Совсем.
Я тихо выдыхаю, потому что он, наконец, отпускает мою руку.
Но, как оказывается, преждевременно, потому что его ладонь вдруг обхватывает мой подбородок. Я забываю, как дышать, как думать и как разговаривать, когда его большой палец скользит выше и дотрагивается до моей нижней губы.
Я пытаюсь сглотнуть, но не выходит, пытаюсь покрутить головой, чтобы избавиться от этого вопиющего прикосновения, но этого у меня тоже не выходит. Вместо этого я замерев смотрю в лицо Молотова, который, не отрывая взгляда от моего рта, продолжает водить жесткой подушечкой пальца по моей губе.
- Что, и здесь все натуральное? - хрипло спрашивает он и смотрит мне в глаза. От их черноты меня в очередной раз настигает приступ удушья, и все, что я могу, это кивнуть.
Он надавливает пальцем мне между губ, так что я, к своему стыду, ощущаю языком вкус его кожи: пряно-солоноватый, от которого в животе начинает бушевать жидкое пламя. Боже, мне нужно отсюда валить, и поскорее.
