Отель Lucky, или 10 дней, изменившие мою жизнь - страница 12

А вот шумная компания молодежи. В руках ни сумки, ни пакета. Зато их целая толпа. Ясно, друг попал в больницу. Идут навещать всем скопом. Продукты не несут, зачем? Продукты принесут родители, это входит в их обязанности. А мы здесь для поддержания настроения, да и прогулять лекции по такому уважительному поводу совсем не грех. Смех и шутки звучат совсем неуместно в огромном зале ожидания госпиталя. Они чужие в этом мире горя и внезапной беды. Но никто не делает им замечания. Каждый занят своим горем, своими мыслями, своими заботами. Или просто боятся спугнуть. Вдруг, если сейчас сделать замечание, они и вправду замолчат и больше никогда не будут смеяться. А мы останемся наедине со своим горем и страхом неизвестности.

Подойдя к сосудистому отделению, Женька застала все того же охранника, который вчера помог ей пробраться в палату интенсивной терапии. Он улыбается и подмигивает Женьке как старой знакомой.

– Вы проходите сюда, я вас здесь пропущу.

Показывает крылечко на заднем дворе, куда больные выходят курить на улицу. Это совсем близко от входа на территорию госпиталя, и не надо ничего предъявлять при входе, и не надо подгадывать к определенному времени. Отлично, спасибо вам большое за неравнодушие.

Муж лежит на кровати с закрытыми глазами и что-то авторитетно вещает в тишину палаты про особенности их с Женькой автомобиля. Остальные обитатели палаты внимательно его слушают, выглядывая что-то на не очень чистом потолке. Или не слушают, а просто не перебивают. С ним все понятно, если он откроет глаза, комната унесет его в ритме танго. А с закрытыми глазами он вполне здоровый человек. Речь не нарушена, мозг соображает, знай себе байки трави.

Женька не встревает в разговор, рассматривает остальных. Все мужчины за пятьдесят. Рядом с Женькиным мужем лежит грузный мужчина старше шестидесяти. Второй раз Женька приходит, и второй раз он лежит, отвернувшись к окну, к которому приставлена кровать. На окне шведский стол для гурманов: фрукты – от простого яблока до франтоватого ананаса, молоко, кефир, сметана, йогурты, колбаса четырех видов, хлеба три батона. Все это стоит на самом солнцепеке, недвусмысленно пахнет и соседствует с мусором, лежащим горками среди всего этого многообразия. Кровать у него специальная, механическая, можно поднимать и опускать пациента, когда нужно. По бокам кровати расположены металлические поручни, на которых висят три больничные утки, судя по запаху, полные, и уже давно.

Вообще, больничный запах – это отдельная тема для разговора. Женьке иногда казалось, что именно запах заставляет судорожно сжиматься сердце и замирать душу. Ведь нигде в больницах не слышно стонов, как показывают в фильмах про войну. Люди улыбаются в безумной радости, что выжили в неравной схватке со смертью. Искренне радуются редким приходам родственников. Питаются исключительно вкусностями, заботливо принесенными родными, которые дома видят только по праздникам. Почему же так хочется спрятать глаза, убежать отсюда и никогда не возвращаться? Запах. Запах мочи, похожий на запах прогорклого масла, мочи с запахом ацетона, аммиака, а еще запах антибиотиков и спирта, хлорки и испорченной еды. Запах боли и страха, надежды и отчаяния.

Владимир, так звали соседа мужа у окна, был живым воплощением этой картинки. У него было двое сыновей, дочь, жена и двое внуков, но приезжали к нему всего два раза за те десять дней, которые Женька там пробыла. Один раз дочь с женой, один раз внук. Каждый раз неуклюже оправдывались, что слишком заняты, чтобы ухаживать за отцом, мужем, дедом. Женька не знала, как было у других участников этого спектакля, но у нее было стойкое ощущение, что оправдывались они не перед Владимиром, а перед ними, невольными свидетелями их наплевательского отношения к мужу, отцу и деду. Словно именно их прощение поможет родственникам жить дальше в согласии со своей совестью. Словно Владимир не нуждается в словах извинения, он же понимает, сколько дети работают и как им тяжело.