Фотографии, раскиданные по вытертому ковру, были отвратительны, как пятна химической краски. Кажется, они даже воняли краской, а глянцевый блеск проникал в глазные яблоки и жег, жег!.. Как это так вышло, что они с Натусей не заметили никакой слежки?! Как они были беспечны и свободны в своей любви! Как они тратили драгоценные, сладостные секунды друг на друга, пока вмешательство жестокого мира не остановило их так… болезненно и остро!
В институте Коля Саньков читал много переводной литературы – такая только-только появилась, и в его неокрепшем мозгу плохие тогдашние переводы оставили неизгладимый след. Коля был уверен, что «высокий штиль» переводных романов и есть самый правильный способ выражать свои мысли и чувства.
Его жена – тогда она еще была не жена – приходила в восторг, когда он говорил ей, что готов «целовать ступеньки, по которым она поднимается» к себе на второй этаж, или что «цвет японских ирисов напоминает цвет ее глаз, когда она смотрит на уходящее солнце».
Какие такие «японские ирисы», он знать не знал, и «целовать ступени» хрущевского дома представлялось ему занятием сомнительным во всех отношениях, но она клюнула! Она клюнула и поверила в то, что он испытывает к ней любовь «как в романе»!..
Слова были как в романе, а с любовью вышла незадача.
Сначала было еще ничего, а потом ребенок, проблемы, заботы, денег вечно нет, он вечно в отъезде или задерживается, она всегда недовольна, и пошло-поехало!..
Но самое смешное и любопытное, что все женщины, с которыми он спал, клевали на то же самое – на «японские ирисы», на то, что в волосах «капли воды, как бриллианты», на то, что по пляжику реки Пехорки, заваленному пивными банками и пакетами из-под чипсов, она идет, как «королева красоты, и все остальное убожество меркнет перед ней». Еще очень клевали, когда он открывал дверцу машины. О-о, это вариант беспроигрышный!
– Не-ет, это ты мне объясни! Объясни, в какое дерьмо нас втравил! Что это за макака?! Откуда она взялась?! И может, она больная, они сейчас все зараженные, кто СПИДом, кто сифилисом, кто паразитами! Где ты ее подобрал?! Говори сейчас же!
И жена топнула ногой, и в серванте опять тоненько зазвенели стаканы.
Коля Саньков, герой-любовник, открыл рот и пошевелил губами. Пересохшие губы елозили друг по другу, цеплялись, и было очень противно.
– Тут… неправда, – проскрипел он, долго вспоминал слово, шевелил пересохшим ртом и наконец вспомнил: – Фотомонтаж!
– Какой еще фотомонтаж?! Да кому надо тебя фотомонтировать-то?! Ты чего? Секретный шпион ЦРУ?! Или президент американский?!
– Он в отель приезжает, – проскрипел Коля снова. – В Питер. У меня там… работа… пригласили меня… работать буду…
– Кто приезжает?! Куда?! У тебя белая горячка, что ли?! Или как это все понимать?!
– У меня горячки нету, – сказал Коля обиженно, насколько позволяло нынешнее состояние души и тела. – Президент американский приезжает. В Питер.
– Так это ты с президентом сфотографирован?! С американским?! Вот, вот! И еще вот тут!! Нет, ты не отворачивайся, ты смотри, поганец! Я еще и ребенку покажу, чтобы он знал, какой у него папочка работкой занимается! Почетной такой!..
– Не смей! – прохрипел Коля. – Ребенку не смей!..
Как все глубоко равнодушные к близким, он искренне полагал, что очень любит ребенка и живет ради него.
Жена нагнулась и стала собирать с пола фотографии, приговаривая, что с ними она пойдет в народный суд, когда настанет время делить имущество, а сейчас чтобы он катился куда глаза глядят, хоть к этой своей лахудре, хоть к любой другой, ей до этого дела нет, потому что с этой минуты он ей не муж!
