Виом мигнул и воспроизвел кабинет директора Базы, больше похожий на кусок морского пляжа. Доброгнев заметил взгляд Диего и выключил видеопласт, комната приобрела нормальный вид.
Суровое лицо Доброгнева казалось необычно напряженным, словно он ожидал плохих известий, а может быть, то сказывался эффект освещения – директор любил рассеянный голубой свет.
– Доброе утро. Что нового?
– Как будто ничего особенного. С Неверовым, очевидно, происходит то же самое, что и с остальными: прирост нервной массы, выхода энергии никакого, отсюда – нервная возбудимость и жажда деятельности.
– Но у тебя же сие не наблюдалось?
– Выдержка. Тренировка. К тому же мне не двадцать пять…
Доброгнев подумал и подключил канал связи с кабинетом Нагорина, главного врача Базы. Нагорин был не один, у передней панели медицинского комбайна, занимающего всю левую сторону комнаты, сидел заместитель директора по безопасности дежурств Руденко и разговаривал с одним из ученых-биологов, которого Диего знал только в лицо. Нагорин, оценив ситуацию, на минуту отключил связь, и, когда снова включился, ученого в кабинете уже не было.
– Слушаю, – глуховатым голосом сказал он, ни к кому в особенности не обращаясь. Говорил он, почти не разжимая губ, и тем, кто не знал его близко, мог показаться высокомерным или равнодушным. Но таковым в действительности он не был. Диего знал это достаточно хорошо.
– Что дало обследование дежурных? – спросил Доброгнев.
Нагорин покосился на медлительного Руденко и вздохнул.
– Увеличение общей нервной массы, естественно, прекращается сразу же после их возвращения на Базу, то есть вне комплекса Зоны. Нежелательных последствий, в общем-то, никаких. Конечно, за время обследования. А что случилось?
– За месяц изменения в организме почти незаметны, – сказал Диего. – Идет как бы накопление средств для…
– Скачкообразной мутации, – докончил Нагорин. – Я думал об этом. Да, риск велик. Как далеко зашло у тебя?
– Он уже может заменить компьютер, – невесело усмехнулся Доброгнев. – Что он еще будет уметь, я не знаю. Факт остается фактом – все ваши методы защиты от энифианских способов воздействия на людей в Зоне не годятся, даже пакетная силовая защита.
– Характеристики этого излучения уже известны, – произнес Руденко. – Теперь все зависит от физиков, насколько быстро они от теории перейдут к практике и изготовят нам необходимую аппаратуру.
Нагорин долго молчал, рассматривая свои руки, как чужие: такая у него была привычка. Потом тихо произнес:
– Мы все отлично понимаем, что можем найти в случае удачи и что потерять. Конечно, пандологи поставят тебе памятник, Диего, но… не пора ли заканчивать эксперимент? Ведь мы не знаем, для чего энифиане воздействуют на дежурных в Зоне излучением или целым набором излучений, влияющих на генную память. Я понимаю, соображения руководителей УАСС[3] и виднейших специалистов ИВК, направленные на выяснение мотивов поведения энифиан, заслуживают внимания, но я уверен, что наши мето́ды (он так и сказал мето́ды, с ударением на слоге «то») выяснения этих мотивов, по крайней мере, некорректны.
– Это соображения безопасности для всей нашей цивилизации, – медленно сказал Руденко. – В УАСС работают опытнейшие прогнозисты, способные предвидеть события на годы вперед…
– Дело не в компетентности работников аварийно-спасательной службы, – поморщился Нагорин. – И даже не в том – зачем энифианам экспериментировать над нами, какую цель они преследуют. Простите меня, но любой эксперимент над человеком бесчеловечен, даже если он направлен на выяснение опасности для остальных людей. Мы же видим: цивилизация энифиан явно нездорова, негуманна в самом прямом смысле этого слова. В связи с чем встает вопрос: не станет ли Диего когда-нибудь опасен для этих самых людей, ради которых он сегодня подвергается риску?
