Откровение и закат - страница 10



И матери лик воскрешается строгий;
О, как к потаенному в сумраке всё приникает;
Суровые кельи, убранство и утварь истлевшая
Древних.
Здесь до самых глубин сокрушается сердце Пришельца.
О, предначертания эти и звёзды.
Вина так безмерна Рожденного. О горе, этот озноб золотой, содрогания
Смерти,
Когда в грезах тоскует душа о свежайшем рассвете.
Неумолчно в ветвях сиротливых плачет птица ночная
Над поступью Лунного,
У самой околицы ветер поет ледяной.
*>Аниф – замок в окрестностях Зальцбурга

Семипсалмие смерти

Siebengesang des Todes36

Голубоватая брезжит весна; меж тянущих соки дерев
Бредет Потаенное  сквозь вечер к закату,
Внимая щемящему плачу дрозда.
В молчании ночь проступает, кровоточащая лань,
Что никнет к холму с замиранием.
В воздухе влажном ветви яблонь цветущих трепещут,
В серебре обретает свободу все что сплелось,
Предсмертно из очей этой ночи взирая; падучие звёзды;
Сладостный с детства псалом.
Стал ступать ещё призрачней черной чащобой Сновидящий,
И в долине взыграл родник голубой,
Чтобы Иной побледневшие веки неслышно приподнял
Над своим белоснежным лицом;
А луна изгоняет красного зверя
Из его обиталища;
И рыдания смутные женщин в смертных вырвались стонах.
Ещё лучезарней к звезде своей длани вознес
Убеленный Пришелец,
Дом разрушенный в прах безмолвно покинуло Мертвое.
О человека обличье растленное: в нём холодный металл переплавлен,
Ночь и ужас тонущей чащи
И урочище зверя сожженное;
Онемение ветра в душе.
На суденышке черном спустился Иной по мерцающим струям,
Полным пурпуровых звезд, и премирно склонилась
Сень зеленеющих ветвий над ним,
Мак из серебряной тучи.

Опочившему в юности

An einem Frühverstorbenen

О, чёрный ангел, что неслышно из чрева дерева вышел
В пору вечернюю, когда мы невинными были как дети
На краю родника голубого.
Отдохновенным было наше ступание, глаза округлённы в бурой остылости осени,
О, пурпурная сладостность звёзд.
Но Иной с Монашьей горы по уступам сошёл каменистым
С лазурной улыбкой на лике и в коконе странном
Наитишайшего детства он опочил;
И остался в саду облик Друга серебряный,
Из листвы потаенно внимающий или из древности камня.
О смерти запела душа, о зелёном гниении плоти
И лес зашумел,
И страстной жалоба лани была.
Неумолчно с высот колоколен темнеющих звали лазурные звоны вечери.
И час наступил, и увидел Иной на солнце пурпуровом тени,
Тени гниенья на голых ветвях.
И когда чёрный дрозд у ограды померкшей в тот вечер запел,
В келью призрак неслышно вошёл – Опочившего в юности.
О, эта кровь, что исходит горлом Поющего,
Цветок голубой; о жгучие слёзы,
Пролитые в Ночь.
Облако в злате сиянья – и время. В одиноком затворе
Ты всё чаще теперь ожидаешь Усопшего в гости,
По водам реки зеленеющей в задушевной беседе нисходишь под вязами.
> Монашья гора – гора в Зальцбурге

Закат

Untergang

• 5-я редакция

Карлу Борромойсу Хайнриху

Над заводью белой
Дикие птицы вдаль отлетают.
По вечерам с наших звёзд ледяной дует ветер.
Ночь над могилами нашими
Чело наклоняет разбитое.
Под сенью дубов мы качаемся в лодке серебряной.
Городские белые стены звон неумолчный разносят.
Под терновыми сводами
О Брат мой мы стрелки часов ослеплённые взбираемся к полночи.
> Карл Борромойс Хайнрих (1884—1938) – немецкий дипломат, поэт, новелист и редактор журнала «Die Brenner». Тракля и Хайнриха связывали тесные дружеские отношения и склонность к выпивке.

Год

Jahr

Смутно безмолвие детства. Меж зеленеющих вязов
Кротость голубоватого взора пасется; покой золотой.