Мы всю ночь лежим в темноте с открытыми глазами и разглядываем друг друга. Потом спим до обеда, заказываем пиццу и снова идем пить пиво. Противная детвора кричит нам вслед «тили-тили-тесто», и я поражаюсь тому, что кто-то до сих пор помнит эту старую как мир присказку.
Ты скукоживаешься под присмотром моего солнечного города, в котором никогда не будет снега. Растрепанно улыбаешься, и время от времени останавливаешь меня, чтобы поцеловать в затылок.
Перед тем, как ты улетишь, я не выдержу, побегу утром в книжный магазин и возьму тебе «Черный обелиск» Ремарка.
Вечно ты со своими книгами, улыбнешься ты.
Да, думаю, вечно я со своими книгами.
Я вижу, что ты рад подарку. Просто потому, что это такая традиция. И если мы соблюдаем наши традиции, мир не рухнет, все останется, как прежде. Все будет нормально.
Если считать сумасшествие нормой.
Чтобы сделать все совсем не так, как тебе хотелось бы, я надеваю махровую розовую пижаму и коричневую панаму. Залезаю на стул в зале ожидания и громко-громко читаю свое стихотворение.
Ты напишешь в письме, что я вела себя как дурочка, но это не имеет никакого значения. Я могу вести себя, как заблагорассудится, потому что нас с тобой ничего не связывает, кроме горько-нервных воспоминаний и нервущейся нити, обмотанной вокруг всего земного шара, с узелками во всех городах, где мы друг друга встречали.
Я буду долго смотреть вслед твоему самолету, и пойду домой от аэропорта пешком. Потому что если ты не гуляешь, то я стану гулять еще больше.
Сайонара, песик, ешь свое лобиани, мы с тобой больше не встретимся. Другие руки будут чесать твое пузико.
Я смотрю на мужчину, сидящего прямо передо мной. У него красивая седина, и я знаю, что у него трое детей. Две дочери и сын.
А у меня друг, с которым мы встречаемся на вершине холма.
Я рассматриваю его неторопливо. Он мягкий и почти незнакомый, как все друзья, которых давно не видел.
Ты пишешь статьи, спрашивает он.
Стараюсь, лукавлю я.
Я ничего не пишу, и мне кажется, ему это прекрасно известно. Я ничего не пишу, кроме стихов о тебе и моих грустных книг.
Тебе за них будут хорошо платить, говорит он, вот увидишь. Ты прославишься своими статьями.
Я бы хотела, чтобы люди читали мои книги, отвечаю я.
Тогда покажи людям свои книги, как иначе они их прочтут?
Они не хотят смотреть, возражаю я, думая о тебе.
Скучно только тому, кто сам скучный, говорит друг. Книг не читает только тот, кто был пуст, а потом набил себя соломой и похотью.
Пойдем, говорит он, я открою тебе самый большой секрет о тебе самой.
Он ведет меня заросшей тропой мимо можжевеловых кустов, мимо молодых елей, мимо кротовьих нор, к свежему хрустальному ручью.
Он говорит мне – пей.
Я склоняюсь над ледяной водой, быстрым потоком несущейся с гор. Зачерпываю двумя ладонями, сложенными лодочкой и пью мелкими рваными глотками. Зубы сводит от холода.
Он говорит – теперь ты знаешь.
Что знаю, недоумеваю я. В чем секрет?
В том, что никакого секрета нет, а ты – есть. Теперь ты все о себе знаешь. Кто ты, какая ты, ради чего ты пришла сюда, и куда тебе дальше идти.
Пиши, только-то и всего, и будет тебе спокойно, и люди прочтут твои книги.
Друг прижимает мою голову к своей груди и останавливает время.
Я люблю людей, которые умеют останавливать время и делиться своим телом так, что чувствуешь себя спасенным.
Мы ложимся на прохладную траву, над нами такое небо, что мне становится тяжело дышать, облака похожи на пончики, облака похожи на животных, облака похожи…
