– В родные места идете вы с Марией? – спросил я. – Домой, в тепло… Или вы из дому?
Странник не ответил.
– А у меня вот ни кола, ни двора…
И снова в ответ ни звука. Я склонился над рукописью, хотя знал, что не напишу ни строчки – и в душе пусто, и не сосредоточусь при постороннем, разобранный я весь какой-то… И вдруг слышу:
– Вы писатель?
– Журналист, но у меня есть и художественное – рассказы, повести…
– Литератор, значит. И о чем же вы пишете, литератор? Мемуары?
– Чтоб мемуары писать, быть нужно человеком необыкновенным, а я из тысяч и тысяч, самый обыкновенный… Не пишу, а мучаюсь. Ни один жанр не берет в себя мой материал; в какую дверь ни торкнусь – не открывается. Прекрасное у меня почему-то всегда становится жертвой, счастье – горем, радость – печалью… Все опрокинуто, словно не на ногах я на земле, а на голове!
– «Тропой романтического народа», – прочитал Странник вслух не без удивления. – Романтического? Вы знали такой народ?
– Советский. Народ-мечтатель.
– Не народ это был, а скопление народов. Народы эволюционны, а скопления нет.
– Всю жизнь я был советским человеком, а по-вашему, меня не было?
– И были и есть, но вас не Советы же родили, не власть, а какой-то из народов, входивших в скопление советское.
– Я из песни «Дети разных народов», разнокровка.
– И я тоже интернационален, но это не значит, что мой папа – «Интернационал».
Разговор становился занятным, и я рассказал известную байку про одессита, который, появившись только на свет, спросил: «А что я буду иметь с этого?» Спросил он и умирая: «А мне это было надо?» Человек жил, ел, пил, дышал и не знал, зачем он на свете.
– То же и у меня: родился, учился, работал, а зачем? Ни одна мечта не сбылась!
– Минуты бывают тяжелые невыносимо, – продолжал я с откровенностью, какая случается нередко с первыми встречными. – И не без головы же был. Уже студентом, на третьем курсе, я знал, зачем и как жить. Представление мое о смысле человеческой жизни состояло из образов, чувств и ощущений. Вот они. Эстетические: образ – красота, чувство – нравится, высшая степень которого любовь, а ощущение – наслаждение; прагматические – польза, целесообразность, порождающая дружбу, и удовольствие; моральные – добро, справедливость и удовлетворение; и наконец, психологические – знание, любопытство и влечение. Это сферы человеческого существования, опрокинуть такую систему невозможно, а между тем, она была опрокинута.
Странник поначалу слушал меня внимательно, потом с улыбкой-усмешкой.
– Студентом вы были, видно, серьезным.
– Учиться я люблю.
– Опрокинута ваша система потому, что она мертва. Не учли вы противоположностей, а без них невозможно никакое существование. Система ваша должна была быть такой: красота и уродство, нравится и не нравится с любовью и ненавистью, наслаждение и отвращение; польза и вред, целесообразность и нецелесообразность с дружбой и враждой, удовольствие и неудовольствие; добро и зло, справедливость и несправедливость, удовлетворение и неудовлетворение; знание и незнание, любопытство и безразличие, влечение и равнодушие. И над всем – прекрасное и безобразное, включающие в себя предыдущее в высших степенях. Но это ценностное, а не познавательное.
Как выяснилось, карлик учился в трех университетах – очно, заочно и в вечернем, не окончив ни одного, что не помешало ему разочароваться в университетских знаниях, и он создал свою собственную систему познания, которую называл переходной.
