В ответ послышались быстрые легкие шаги – от них у Кривошеина сильно забилось сердце, – щелкнул замок: в прихожей стояла Лена.
– Ох, Валька, жив, цел! – Она обхватила его шею теплыми руками, быстро оглядела, погладила волосы, прижалась и расплакалась. – Валек, мой родной… а я уж думала… тут такое говорят, такое говорят! Звоню к тебе в лабораторию – никто не отвечает… звоню в институт, спрашиваю: где ты, что с тобой? – кладут трубку… Я пришла сюда – тебя нет… А мне уже говорили, будто ты… – Она всхлипнула сердито. – Дураки!
– Ну, Лен, будет, не надо… ну что ты? – Кривошеину очень захотелось прижать ее к себе, он еле удержал руки.
Будто и не было ничего: ни открытия № 1, ни года сумасшедшей напряженной работы в Москве, где он отмел от себя все давнее… Кривошеин не раз – для душевного покоя – намеревался вытравить из памяти образ Лены. Он знал, как это делается: бросок крови с повышенным содержанием глюкозы в кору мозга, небольшие направленные окисления в нуклеотидах определенной области – и информация стерлась из нервных клеток навсегда. Но не захотел… или не смог? «Хотеть» и «мочь» – как разграничишь это в себе? И вот сейчас у него на плече плачет любимая женщина – плачет от тревоги за него. Ее надо успокоить.
– Перестань, Лена. Все в порядке, как видишь.
Она посмотрела на него снизу вверх. Глаза были мокрые, радостные и виноватые.
– Валь… Ты не сердишься на меня, а? Я тогда тебе такое наговорила – сама не знаю что, дура просто! Ты обиделся, да? Я тоже решила, что… все кончено, а когда узнала, что у тебя что-то случилось… – она подняла брови, – не смогла. Вот прибежала… Ты забудь, ладно? Забыли, да?
– Да, – чистосердечно сказал Кривошеин. – Пошли в комнату.
– Ох, Валька, ты не представляешь, как я напугалась. – Она все держала его за плечи, будто боялась отпустить. – И следователь этот… вопросы всякие!
– Он и тебя вызывал?
– Да.
– Ага, ну конечно: «шерше ля фам»!
Они вошли в комнату. Здесь все было по-прежнему: серая тахта, дешевый письменный стол, два стула, книжный шкаф, заваленный сверху журналами до самого потолка, платяной шкаф с привинченным сбоку зеркалом. В углу возле двери лежали крест-накрест гантели.
– Я, тебя дожидаясь, прибрала немного. Пыли нанесло, балкон надо плотно закрывать, когда уходишь… – Лена снова приблизилась к нему. – Валь, что случилось-то?
«Если бы я знал!» – вздохнул Кривошеин.
– Ничего страшного. Так, много шуму…
– А почему милиция?
– Милиция? Ну… вызвали, она и приехала. Вызвали бы пожарную команду – приехала бы пожарная команда.
– Ой, Валька… – Она положила руки на плечи Кривошеину, по-девчоночьи сморщила нос. – Ну почему ты такой?
– Какой? – спросил тот, чувствуя, что глупеет на глазах.
– Ну, такой – вроде и взрослый, а несолидный. И я, когда с тобой, – девчонка девчонкой… Валь, а где Виктор, что с ним? Слушай, – у нее испуганно расширились глаза, – это правда, что он шпион?
– Виктор? Какой еще Виктор?!
– Да ты что?! Витя Кравец – твой лаборант, племянник троюродный.
– Племянник… лаборант… – Кривошеин на миг растерялся. – Ага, понял! Вот оно что…
Лена всплеснула руками.
– Валька, что с тобой? Ты можешь рассказать: что у вас там случилось?!
– Прости, Лен… затмение нашло, понимаешь. Ну конечно, Петя… то есть Витя Кравец, мой верный лаборант, троюродный племянник… очень симпатичный парень, как же… – Женщина все смотрела на него большими глазами. – Ты не удивляйся, Лен, это просто временное выпадение памяти, так всегда бывает после… после электрического удара. Пройдет, ничего страшного… Так, говоришь, уже пошел шепот, что он шпион? Ох эта Академия наук!
