Открытое небо - страница 26

Над городом висела необъятная, почти в целое небо, чёрно-серая туча, словно весь город был неописуемой дымящей фабрикой и каждое его здание выбрасывало вверх всё новые залпы копоти. Тяжёлая туча простиралась без конца, во все стороны света, быстро затягивая редкие прорехи бледно-голубого неба.

Здание главного университета неприступной крепостью возвышалось над окружающим блёклым пейзажем. Близкие дома казались маленькими и случайными перед этой архитектурной доминантой, каменным вызовом небу и пространству. Гордый шпиль уходил вглубь чернеющей тучи и встревоженные вороны кружились вокруг башенных часов.

Чем ближе Теодор подходил к университету, тем сильнее слышался знакомый шум. Медленно, но неуклонно нарастал гул растерянных, тревожных, печальных, жалобных голосов, которые словно пропитывали, окутывали несмолчной звуковой завесой серые стены, уходившие ввысь. Это были голоса заключённых, сто лет назад построивших университет. Они давно и бесследно исчезли с лица земли, но камни, к которым они прикасались, навечно сохранили отзвуки их голосов.

Не слушая эти голоса, не желая слушать, Теодор мгновенно пролетел вдоль серой стены, направляясь к центральной башне, открыл, почти не коснувшись, тяжёлую резную дверь старинной работы, но всё равно зацепил краешек чьей-то судьбы. Чей-то голос, быть может, плотника, когда-то сделавшего дверь, горестно прошептал: «Пятнадцать лет каторги… За что? Я не агитировал, не разжигал и не подрывал ничего. Я только посмотрел на свои рваные ботинки и сказал: «Наши быстро разваливаются… А трофейные бы – хрен…»

Не останавливаясь и не оборачиваясь, Теодор с облегчением вошел в университет, мягко скользнул по коридору и вдруг остановился. Прислонился к двери, прислушался. Ненависть и презрение блеснули в его глазах.

«Надо же, эта мумия ещё не сдохла. Стучит-перестукивает изношенное сердце в немощном теле, прикрытом выгоревшим старомодным пиджаком. Наполовину оторванная пуговица третий год болтается на левом рукаве. Что он там вещает, этот полуслепой нищеброд? Что за курс? А, молодняк, первокурсники. „История литературы“. Какое было могучее и опасное искусство, какой огнедышащий дракон… Теперь это всего лишь искусство пафоса. В словах больше нет силы. Человеческие слова и мысли – как мухи, кружащиеся вокруг лампы. Нужно просто зажечь эту лампу в нужном месте. И выбрать цвет».

Седой профессор говорил медленно. И тихо было в этом переполненном амфитеатре. Так тихо, что упавшая скрепка произвела бы шум лавины.

– …И ведь каждый знак препинания имеет такое значение… Отвлекаюсь от темы, но хочу показать вам, мои дорогие ребята, самый гениальный (из известных мне, невежественному) знаков препинания во всей русской литературе. Посмотрите на экран. Это фрагмент из писем читателей, включённых в книгу Александра Исаевича Солженицына «Бодался телёнок с дубом». Она давно запрещена и её не достать, но я помню это место. И вы запомните. Ради самих себя – запомните. Медленно прочитайте фрагмент. Почувствуйте этот текст.

«Безответственные правители великой страны!

…Может быть, задумается кто-то из вас: а всё же нет ли над всеми нами Того, Который спросит за всё? Не сомневайтесь – есть.

И спросит. И – ответите».

– Друзья мои, прочитайте ещё раз последние два слова. Вот он, этот знак! – голос профессора дрогнул.

– Как поставлено это тире… До дрожи пробирает эта черточка. Такая в ней многозначная пауза… Не знак, а бездонный колодец. Тире, как вы знаете, вообще используется для замены каких-то отдельных слов, а здесь оно заменяет тысячи…