Открытое небо - страница 27

«И спросит. И (вы, моральные уроды, скоты, душегубцы, плебеи духа, грязь земли, ублюдки-христопродавцы, денежные мешки, запачканные кровью, убийцы души и мысли, разрушители мечты и свободы… за все-все-все, за все преступления) ответите. За каждое – ответите».

Профессор снизу смотрел на лица, заполнявшие амфитеатр. Вдруг он почувствовал что-то тяжкое, словно злобный дух лжи и гордыни подлетел к аудитории, словно в воздухе разлились презрение и равнодушие, делающие старым и слабым… И впервые за много лет он ощутил страх перед аудиторией, нелепость своих жестов и беспомощность слов.

Что я могу сделать? Да если я кровью своей напишу эти слова, любые слова – ничего не изменится. Нет больше сил. Как у раненого гладиатора перед толпой, просто смотрящей на кровь. Да и какой из меня гладиатор уже…

Слишком поздно. Большинство уже не смотрит на экран, кто-то скользнул взглядом и обернулся назад, эти в вечных наушниках, те отрешённо уставились в свои электронные погремушки и тоже не слышат ничего…

Всем наплевать. Они не понимают… Как же они далеки, эти ребята… О чём они думают, что у них в душах? Не понимают меня, мой язык. Не способны понять. Почему, как же так вышло? Когда и как получилось, что погас огонь литературы, что люди, вместо того, чтобы греться у этого огня, пошли прочь, к ярким, но безжизненным миражам и забыли про настоящий огонь… Что же согревает их души? Может, это я безумен, что вижу так много смысла в давно написанных словах, в поступках умерших людей? Поэтому они и не понимают…

Вот только… Кажется, у этой девушки что-то просветлело в лице. Профессор с надеждой вскинул голову и снова заговорил, смотря только на неё:

– Это тире заменяет все ругательства, все негативные эпитеты, всю боль души. Не заменяет, конечно, простите. Показывает. В нём есть ненависть, неотвратимость и падающие небеса. Гениальный знак, я когда увидел его в первый раз, дыхание остановилось. Великий русский язык. Это язык великого народа. И пока он звучит…

Теодор с треском распахнул дверь и захлопнул её так, что гулкое эхо пошло по пустым коридорам.

Все студенты повернулись как один. Профессор бросил гневный и презрительный взгляд. «Посмотри, посмотри ещё так, собака! Я тебе покажу сейчас падающие небеса! Как ты обо мне подумал? „Циничный ублюдок“? Я не забуду».

– Добрый вечер, мои юные друзья! Моё почтение, профессор! —властным голосом, моментально охватившим всю аудиторию, сказал Теодор.

– Проходил тут мимо по коридору и случайно услышал, что речь идет о письме еврею Солженицкеру от другого еврея… Регельсона, если не ошибаюсь? Увлекательнейшую тему избрал профессор! Один еврей рассказывает о переписке двух других!

В аудитории раздался мелкий сволочной смешок, перекатившийся сверху до первых рядов. Профессор застыл.

– Но знаете эту поговорку? Или не проходили ещё поговорки? Без труда не вытащишь опилки из бобра? Чем больше спишь – тем шире морда? И всё такое. Так вот, в народе говорят, что там, где собираются три еврея, один из них – обязательно жид! Из тех, о которых сказано: «если в кране нет воды – значит, выпили жиды». Кто же из этих троих? Давайте решим головоломку! А параллельно ответим себе на вопрос: как получилось, что о величии русского языка молодёжи рассказывает один старый жид, черпая вдохновение в переписке ещё двух?

Не кажется ли вам, коллеги, что здесь из паутины пафоса создаётся, говоря словами Достоевского, «жидовское царство»? Всё-таки Фёдор Михайлович умел хорошо формулировать, когда у него свободное время появлялось между припадками.