Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том I - страница 10

С другой стороны, указывает Юрий Левада, «попытка возродить социологию в советском обществе 60-х годов была предпринята <…> в рамках ожидания очередного социального чуда, каковое воплощалось в лозунге “научного управления” обществом»[42]. Благодаря этому «социология, как, пожалуй, ни одна общественная наука в СССР, была на подъеме. Это проявилось в кадровом составе: в социологию пришли яркие и квалифицированные люди, предполагалось, что социология изменит или поможет изменить жизнь. Она возникла в противовес идеологической науке, когда общество захотело чего-то нового, лучшего, „социализма с человеческим лицом“. Социология стала противовесом идеологии, которая воспринималась как тормоз. Главным вопросом для социологов стала возможность проверить, как идеологические догмы соотносятся с реальной жизнью»[43].

Первые попытки эмпирического изучения общественного мнения путем использования опросного метода в СССР зафиксированы в конце 1950-х годов, когда при «Комсомольской правде» – главной молодежной газете страны – возник Институт общественного мнения (ИОМ). Это было совершенно неожиданно и необычно, и его создатель, Борис Грушин, позже говорил об ИОМ так: «Это был подарок судьбы, некий нечаянно подвернувшийся механизм для исторического прорыва страны в сторону гражданского общества, в политическую демократию – эффективный способ формирования общественности, повышения уровня ее самосознания, налаживания ее связей с другими политическими институтами, в том числе институтами власти»[44].

Увы, за несколько лет существования ИОМ не только научился проводить научные опросы, но и столкнулся с полным игнорированием их результатов действующей властью. Возникло «драматическое напряжение между наукой и властью, базировавшееся на неприкрытой незаинтересованности органов управления в производстве объективного социального знания и выражавшееся в <…> настороженном отношении к любой мало-мальски серьезной информации, которая добывалась в рамках научной (а не чисто сервилистской, холуйской) социологии <…> Такая социология была одновременно и опасна, и неудобна»[45]. Опасна и неудобна – потому что «а) свидетельствует о неблагополучии общества и б) требует принятия решений»[46]. Усилия социологов по возрождению критической и эмпирической науки, добавляет Юрий Левада, «вызвали несоразмерные опасения идеологического порядка, поскольку выходили за рамки доминирующего нормативно-идеологического шаблона <…> Это обрекло на неудачу всю попытку социологического ренессанса»[47].

К концу 1960-х годов работа ИОМ была свернута, но социологические исследования не исчезли. Наоборот, они стали проводиться чаще, по разным темам и в разных регионах страны. Их польза была признана, но социологам не позволяли выносить на обсуждение действительно радикальные вопросы, искусственно ограничивали масштаб и тематику их работы сугубо конкретными, узкими и максимально деполитизированными сферами – прежде всего так называемой заводской социологией. Польза от этого была весьма ограниченная, а общественный потенциал социологии – далеко не реализован. Никакого «научного управления» в условиях загнивавшего социализма не получилось – как, впрочем, нет его и в развитых странах»[48]. Прикладные социологические исследования не получили по-настоящему широкого распространения и применения, поскольку «экономические институты общества не заинтересованы в интенсификации и рационализации своей деятельности, а институты регулятивные заинтересованы в самосохранении (отсюда апологетика и эзотеричность, бессмысленное засекречивание социальной информации)»