Открытый (в)опрос. Общественное мнение в современной истории России. Том I - страница 5

Основа этих и других ударных проектов состояла в том, что они в полной мере опирались на социальную философию государства. Вместо того, чтобы помогать людям (конкретному человеку) понять собственное своеобразие и неповторимость в толпе предшественников и современников, социология делала все от нее зависящее, чтобы затушевать смысл индивидуального существования. Наперекор всему она пыталась погрузить человека в поля коллективных переживаний, в глубины общего и недифференцированного опыта, «вталкивала» людей в потоки общего согласия, единодушия, внушала необходимость стремления к однородности, униформизму, пыталась приучить к стабильности как норме повседневного существования[19].

Здесь лежат корни принципиальных, можно сказать, генетических несовершенств методов и техники многих, в первую очередь «заказных», социологических исследований 1970–1980-х годов – отрыв методик от реальных жизненных проблем и представлений людей, утрата целостного человека в качестве объекта исследования, математический фетишизм как демонстрация псевдоточности на недостаточной фактической и содержательной основе, своеобразный культ формальных методов в ущерб содержательному анализу, «приправленный» прагматическими обещаниями (как форма сопротивления идеологизации «сверху»)[20].

К концу брежневского правления масштабы мифотворчества (пик которых пришелся на середину 1970-х годов) начали заметно снижаться. Преодоление власти мифов наблюдалось прежде всего в образованных слоях, в сознании интеллигенции. Показательны ситуация и отношение к государственной лжи внутри самой партии. По мере ослабления власти официальные идеологические структуры уже не могли так жестко контролировать опровержения мифов со стороны ученых. «К тому же партийные руководители, будучи такими же людьми, как все, тоже уставали жить в виртуальном мире и лгать себе и другим. Хотя их систематически накачивали сверху, требуя показательных расправ с ревизионистами, выполнялись эти указания, как правило, формально и неохотно»[21].

В постбрежневский период (1982–1985) также можно обнаружить серьезное влияние политического фактора на содержание и качество социологических исследований, стремление удержать «неуправляемых интеллигентов» в границах послушания[22]. Начало периода ознаменовалось попытками Генерального секретаря ЦК КПСС Ю. Андропова стимулировать радикальные изменения. Хотя, как отмечает Л. Степанов, в ту пору консультант ЦК КПСС, никакой продуманной программы переустройства общества у Андропова не было, «но некая воля к действию от него исходила»[23]. «Мы не знаем, где очутились. Мы не знаем общества, в котором мы живем», – писал новый генеральный секретарь ЦК КПСС в 1983 г. на страницах журнала «Коммунист» в своей статье «Карл Маркс и некоторые вопросы коммунистического строительства в СССР». Именно там он отметил разрыв слова и дела, замену реальных дел лозунгами и в качестве главного порока предыдущего режима назвал его деятельное участие в создании мифологической реальности.

Но и тогда, в период короткого андроповского правления (1982–1984), дело ограничилось лишь словесными заявлениями нового лидера о необходимости видеть общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами. В этот период даже решения партийных форумов принародно утрачивали свою силу. Доклад К. Черненко на июньском пленуме ЦК КПСС (1983), посвященный вопросам идеологической работы партии, включил в себя долгожданное признание в том, что «в современных условиях назрела необходимость создания специализированной системы изучения потребностей, мнений и настроений трудящихся масс, опирающейся на специфические методы выявления и анализа общественного мнения и позволяющей получать по любому вопросу, в любой момент представительную и в масштабах всей страны информацию»