– Заору – Валентина выбежит, соседи всполошатся, – предположил я, сделав шаг назад.
Силуэт Константин Викторович издал жизнерадостный смешок:
– Хочешь дурачком себя выставить – кричи. Меня в поселке все знают, я учителем работаю.
Плюнув, я сходил на крылечко и щелкнул прибитым рядом с дверью выключателем. Лампочка над дверью зажглась, и я обернулся, увидев гладковыбритого, короткостриженого, обладающего впалыми щеками, худого русоволосого мужика. Улыбается, темно-зеленые глаза весело поблескивают из-под густых бровей.
– Как тебе у нас в Липках? – спросил он.
– Деревня как деревня, – пожал я плечами и поделился новостями, надеясь сплавить гостя. – Толька-пастух умер, земля ему пухом.
Беги похороны помогай организовывать.
– Ужасная потеря для всего поселка, – вздохнул он и деликатно меня поправил. – Только не «Толька-пастух», а Анатолий Юрьевич. Девяносто три года человеку было все-таки, а ты, уж прости, молод и должен уважать старших. Может на крылечко присесть пригласишь, или так у калитки гостя держать и будешь?
– Извините, я не знаю, насколько мне позволено распоряжаться участком, – развел я руками.
Мужик посмурнел, подвигал бровями и ничего хорошего не предвещающим тоном вынес вердикт:
– Валька зашугала!
– Нет! – выпалил я чуть поспешнее, чем следовало бы.
Константин Владимирович подошел к крылечку и опустился на него, поставив чемодан рядом. Теперь получилось разглядеть, насколько потрепан, но аккуратно отглажен и чист его костюм. Сочувственно глядя на меня, он грустно усмехнулся:
– Представляю, что у тебя в голове творится. Ты же из города, там про нас чего только не сочиняют. А тут – привезли и как в прорубь бросили. Трепыхаться не будешь – замерзнешь. Будешь – злая щука приплывет и ноги откусит. Прав?
Охренеть как прав! Но признаваться стыдно – получится, что на девчонку жалуюсь.
– Я очень благодарен Зинаиде Матвеевне за приют и всем доволен, – сложив руки на груди, заявил я. – Просто еще не привык.
– Понимаю, – вздохнул он. – Ты – здоровый лоб, а она девочка.
Я попытался незаметно сместиться в тень, чтобы скрыть вспыхнувшие уши.
– Не поможет, – прокомментировал он и напомнил. – Я в темноте не хуже, чем днем вижу. Ладно, – хлопнул себя по ляжкам. – Если ты такой гордый, давай я тебе просто расскажу о Валентине и всех нас. Присаживайся.
Пришлось опуститься с ним рядом. Устремив глаза в ночное небо, он тихим, спокойным голосом начал рассказывать:
– Обычные люди нас ненавидят.
– Это, конечно, они зря, – подпустил я сарказма в голос.
– Есть за что, – признал он. – Первые поколения оборотней дел много наворотили, пытались власть в и без того трещащей по швам стране взять. Под пулеметами полегли почти все, а новым и выжившим отдуваться пришлось – в семьдесят шестом году только запрет на поселение ближе ста километров от города сняли. И до сих пор запрет на работу остается – только в частном порядке наняться можно, и то не каждый возьмет. У нас тут мужики в артели собираются, на стройки, лесоповалы, шахты да грузчиками работать ездят. Обычно даже платят, – усмехнулся. – Ну и по-мелочи – огород там кому вскопать, урожай собрать помочь. А так, в основном, на пособия жить приходится – и то с трудом выгрызли, в восемьдесят пятом, когда как-то многовато преступлений стало – жрать-то что-то нужно? Оборотня милиции поймать сложно, а свои его не выдадут – у нас тут друг за друга горой стоять приходится, иначе сожрут и выплюнут. И ты теперь один из нас, Андрей. Чтобы ты там не думал, но в Липках тебя никто не обидит – здесь обычных людей больше, чем оборотней живет, и никто не жалуется.
