«Мало ли я ходила по кабинетам и о чем—то договаривалась», – настраивала она себя весь день на роль просительницы, так подготавливаясь к разговору со священником.
Не обнаружив у высокого крыльца церкви урну для мусора, опять засомневалась: «я ведь грешница», «могу ли заходить?», « даже сигарету некуда выбросить», замешкалась. Захотелось вернуться домой, лечь на кровать, по—походному – как обычно, укрыться какой—нибудь одежкой и с наслаждением заснуть… Суровое изображение Иисусу Христа на портале церкви заставило вернуться в реальность, переложить сигарету в левую руку, крепче зажать ее в ладони и прижать эту руку к пальто. Пепел был еще горячим и жег руку. Она успела наложить трижды крест правой рукой, из дальних – предальних уголков памяти донеслось: «без числа согреших, Господи, помилуй мя», она вслух повторила. Стыд охватил холодком волосы, толкнул подбородок и спрятался в тугой узел платка, подсказывая: «Ты же даже крестик не надела!»
– Заходите, дочь моя! – услышала Михална густой приглушенный бас, и хуже того растерялась. Дверь в церковь была широко распахнута, и в дверях стоял священник. Со слов Алексеевны она знала, что отцом настоятелем в местной церкви служил молодой священник отец Андрей. Ответ – внутренний протест на обращение приглушила и так, оцепенев, стояла и смотрела на него, забыв все слова. Наконец, вытащила из тех же дальних уголков памяти и произнесла, не узнавая своего голоса:
– Простите, батюшка и благословите!
Отец Андрей издалека благословил наложением крестного знамения и показал на порог, приглашая войти. Поднимаясь по ступенькам, Михална вспоминала – как она в детстве вела себя в церкви, на этом трепетном ходу – подъеме успела переложить окурок от сигареты в карман, успокоилась. Подойдя к стоящему отцу Андрею с трудом высказалась:
– Батюшка, можно с Вами поговорить? Хочу окрестить детей. Как подготовиться, как это у вас сделать?
В притворе, куда завел ее Отец Андрей, Михална увидела церковную лавку. Отец Андрей, указывая в сторону церковной лавки, объявил:
– Запишитесь здесь. Вам все расскажет матушка. – И вышел во двор, закрывая за собой дверь.
Заказ она оформила, деньги заплатила, но уходить не торопилась, долго рассматривала товары, аккуратно разложенные на прилавке и закрытые в стеклянных шкафах, решилась и купила несколько свечек. Осторожно ступая по деревянному скрипучему полу, прошла в молельню, слабо освещаемую лампадами. Несколько молящихся стояли ближе к иконам иные у подсвечников и старались установить свечи.
В полумраке с трудом нашла икону Николая Угодника. Издалека коротко помолилась Иисусу Христу, Божьей матери: «Прости и помилуй!» Толкаться у подсвечников не пришлось, как это было там – в деревенской церкви, в далеком детстве. Быстро и уверенно поставила свечи перед Николаем Угодником. Также уверенно крестясь прошептала: «преизрядный Николай угодниче, помощниче, умоли господа Бога сохранить в здравии моих детей и сохранить их всех до моей смерти», заплакала. Слезы лились по щекам, и она не могла остановить их. Пытаясь обнаружить носовой платок в кармане пальто, вспомнила, что в кармане оставался окурок. Окурка не обнаружила, повернулась, оглядела весь путь, которым шла к иконе; сора на полу не было. Там – за стенами церкви, обязывающей быть предельно сдержанной и справедливой, она бы брякнула: «чертовщина какая—то!», здесь же с сомнением и удивлением в голосе вскрикнула: «чудеса?!»
