Отпрыск семи судей - страница 7

- Что?

- Правду о себе. Почему я такой? Ты ничего не заметила?

- Заметила. Вокруг вас многие ведут себя странно. Почему?

- Я не знаю. Но почти все, кто находятся рядом со мной хотя бы несколько минут… Они начинают… я что-то вроде лакмусовой бумажки для людских пороков. Раз, и у человека обостряется вся его суть. Его слабости, тайные желания или страхи.

- Вы и правда, - Таня сглотнула. – Очень страшный.

- Типичная реакция, - пожал плечами Домов.

- Так вы хотите знать…

- Именно, - не дал договорить он. – Я хочу знать, что я такое.

Уже неделя, как ни от агентства, ни от Татьяны не было ни слуха, ни духа. Не то, чтобы он уж как-то излишне сильно надеялся на таланты секретарши, но все-таки пленительная мысль, что обещанное ей под силу, тлела где-то в глубине его разума неугасимым угольком. Однако, однообразные будни вовсе не раздражали Домова и не навевали уныние. Время текло… медленно, тихо, безмятежно. Ничего не менялось, и это, в сущности, было единственным истинным его желанием. В конце концов, он узнает истину, пускай и позже, чем бы хотелось.

Днем он просто валялся на диване, пролеживая на нем итак очевидные впадины и читая собранную у себя коллекцию из дешёвых бульварных детективов. Ночью же проживал самые жуткие из существующих кошмаров, отчаянно и безрезультатно пытаясь вырваться из цепких сучковатых пальцев ужаса, хватающих его, выворачивающих наизнанку, обезоруживающих и порабощающих, чтобы поутру снова забыть все, что видел.

Июльская жара, казалось, пропитала все вокруг. И даже любимый диван становился невыносимо горячим. Комната, невзирая на практически постоянно занавешенные окна, каждый день раскалялась так, словно кто-то специально включал в ней по десять обогревателей к ряду. Густой, недвижимый, несмотря на открытый балкон, воздух был практически ощутим своей тяжестью и вязкостью. Однако даже эта духота не могла заставить Антона выползти из своей берлоги. Его краткие выходы ограничивались магазином за углом, и редкими вечерними выходами проветриться, дабы перекинуться парой слов с местными алкоголиками, облюбовавшими лавочку во дворе.

После очередных своих нехитрых покупок, Домов заглянул в почтовый ящик и нашел там письмо. Без обратного адреса, конверт плотный, добротный, ни одной потертости, а также ни штампов, ни марок – значит, принесли лично. Это не было для него чем-то необычным, и нисколько не удивило – с давней поры он получал подобные письма, примерно раз в три-четыре месяца, и хорошо знал, что там, внутри. На белоснежном, словно девственный горный снег, листке, с еле заметным тиснением на самом верху в виде семиконечной звезды было написано:

"И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает".

Да, как он и думал – снова этот библейский бред. Что за упорная организация, а он был уверен, что это неугомонные бесконечные последователи Божьи всех цветов и окрасов, шлет эти бесполезные агитки! И главное так прилежно, так регулярно… никаким другим образом, что, в общем-то, им не свойственно, больше не стараясь вернуть его на путь истинный. Листок быстро и бескомпромиссно направился в мусорку, как и многие до него.