«Вот, начинается веселье»
Северин
Я шла босиком по дюне, лицом к солнцу, перед глазами расстилалось море. Внизу на пляже меня кто-то ждал, я волновалась, и сердце мое колотилось. Дюнная трава щекотала левую голень. Вдруг я подумала, что собачий шиповник, растущий здесь повсюду, пахнет совсем не так, как я привыкла. Щекотание и запах усилились, море передо мной стало расплываться.
Я открыла глаза. Папа сидел у меня в ногах, окутанный облаком «Давидофф», и водил шариковой ручкой по моей голени. Я спрятала ногу и попыталась обрести дар речи. У папы с голосом все было в порядке.
– Доброе утро. Ну как? Хорошо спала? Сны в первую ночь на новом месте исполняются, надеюсь, это того стоит. Что тебе снилось?
– Папа, пожалуйста…
Я откатилась в сторону и натянула одеяло.
– Да ладно, скажи. А я тогда расскажу тебе свой.
– Собачий шиповник, который пах, как «Давидофф», – пробормотала я в подушку.
– Что ты сказала? Тебе не обязательно мне рассказывать. Можешь оставить при себе. Когда мы пойдем завтракать? Я очень хочу есть. И пить тоже.
Я заставила себя подняться. Взгляд упал на ногу. Она была в синих полосах.
– Папа, ты изрисовал мне всю ногу!
Он озадаченно посмотрел на шариковую ручку, которую держал в руке.
– В таком случае она сломана, я нажимал на кнопку. Но это можно оттереть пемзой. Ты встаешь наконец?
Как противостоять напору, я не придумала и, заспанная, молча прошла мимо него в ванную. Там на полке лежали мои часы. Шесть утра. День начался на час раньше, чем предполагалось.
«Прекрасно! – подумала я, изучая усталые глаза в зеркале. – Мама, я делаю это только ради тебя. И твоего колена, чтоб его!..»
Спустя полчаса мы с папой шли к «Дому Теды». На его радостный крик «Солнце светит, новый день!» Доротея ответила точным броском подушкой и рыком «Вы что, с ума сошли?». Папа аккуратно положил подушку на стул, на цыпочках вышел из комнаты, тихо прикрыл за собой дверь и строго посмотрел на меня, приложив указательный палец к губам.
– Ш-ш-ш… Доротея устала, ей нужно хоть разок выспаться, все-таки она в отпуске.
Я порадовалась, что во рту у меня зубная щетка, для отцеубийства было слишком рано.
Когда мы через заднюю дверь вошли в пансион, навстречу нам вышла Марлен с подносом и вздрогнула:
– Что вы здесь делаете в такую рань? Всего половина седьмого.
– Кто рано встает, тому Бог подает.
Папа взял у Марлен из рук поднос и выжидательно посмотрел на нее.
– Куда это?
– На кухню.
Он на секунду задумался и отдал его мне.
– Ты уже здесь бывала, поэтому знаешь дорогу. К тому же я все равно куда-нибудь не туда поставлю. Скажи, Марлен, мы уже можем позавтракать?
Я с подносом прошла на кухню, Марлен за мной, отец следом. В маленькой кухне нам троим развернуться было негде. Марлен забрала поднос и пристроила его за папой, уронив на пол две корзинки для хлеба.
– Опля! – Хайнц нагнулся, смахнув банку с кофе. – Однако здесь тесновато.
Мы с Марлен одновременно присели и стукнулись головами, папа, поднимаясь, заехал коленом мне в бедро. И все это в седьмом часу утра. Я вскрикнула, отец покачал головой, и Марлен выставила нас обоих из кухни.
– Вы меня с ума сведете! Идите в столовую, столик у окна накрыт, а я сейчас.
Я потерла бедро и поковыляла по коридору, папа пошел за мной, говоря при этом:
– Кристина по утрам точь-в-точь как ее мать. Пока начнет соображать, пройдет вечность, и все, разумеется, из рук валится.
