– Любуйтесь, мамаша, вот он, ребенок ваш. Вылез!
Я заплакала. На меня накричали, сказали собираться и не задерживать очередь. Я натянула холодные мокрые трусы и прошла в соседнюю комнату, чтобы узнать дату чистки.
Врач вскинулась:
– Куда прешь?! Сначала УЗИ!
Мне дали квиток и послали в другой кабинет. Рукава у куртки намокли – вытирала то сопли, то слезы, салфетки с собой не взяла, а там никто, конечно, не давал.
На УЗИ женщина долго водила по моему животу, потом во влагалище, а я молчала и плакала.
– Чё ревешь?! Вот он, ребенок твой, жив-здоров! Сердце бьется.
Комнату заполнили звуки с подводной лодки, а потом тук-тук-тук-тук, очень частое тук-тук.
– Хорошее сердце, четкое, вы зачем пришли? Вот салфетка, вытирайтесь и идите!
Я вытерла живот салфеткой, а сопли собрала ладонью.
– Как – жив?
– Ну да, а ты что, не рада?! Аборт, небось, хотела? Через две недели приходи на скрининг и на учет вставай.
Я вышла и посмотрела на мужа. Он одернул мою рубашку, подтянул трусы и штаны. Обнял.
Когда мы дошли до машины, я наконец смогла разлепить губы и сказала:
– Он жив.
– Что? – спросил он, а я села на сиденье – его мне не было стыдно пачкать.
– Наш ребенок жив, – я смотрела на знак пешеходного перехода в пяти метрах от нашей машины. Простой и понятный. Я протянула мужу выписку с УЗИ.
Он несколько раз ее перечитал.
– Хочешь хинкали? Переоденешься? У меня в сумке есть спортивные штаны.
Я не хотела хинкали. Я хотела выносить и родить здорового ребенка, а потом прийти к этому мужику, который вытащил из меня тот шматок, сунуть ему своего живого ребенка в рожу и заставить смотреть».
Я поняла, что если сейчас из меня вытащат мертвое тело, то вряд ли будут тыкать им в лицо, его, скорее всего, завернут и уберут подальше.
– Что тут такое? – прозвучал уверенный голос.
– Ложные схватки, мазня.
– Да нет у меня схваток, тут кровь льется, – обессиленно вздохнула я.
Передо мной возник великан. Мужчина метра под два ростом с бритой головой в черной куртке.
– Сколько крови?
– Наверное, два полных стакана.
– Красная, да? Как тебя зовут, солнышко?
– Саида.
– Так, Саида, у тебя отслойка плаценты, сейчас мы будем делать экстренное кесарево сечение, – он тронул меня за плечо, и исполинская длань легла на меня, как покрывало. – Срок?
– Тридцать четыре недели. – Всем телом хотелось податься вперед, навстречу этой руке, она была теплой, уверенной.
– Угу… – он поджал губы и нахмурился. – ОАК, ОАМ, катетер мочевой, готовим операционную, – все это он выкрикнул сплошной автоматной очередью.
Медсестры захлопали глазами.
– Вы что, блядь, встали?! Быстро, я сказал! – Врач похлопал в ладоши-лопаты. – Почему на вас, куриц, все время нужно орать?!
– Обменкасы жоқ[5], – виновато возразила медсестра.
– Ебтвоюмать, блядь… – Врач медленно провел по лысине. – Мы и плод потеряем, и ее не спасем! – Он махнул на меня. – Я что потом в отчете напишу?! Обменки не было?! Кто из вас, дур, вообще ее принял?! Недоношенный плод! Сильнейшая кровопотеря, почему она не на Басенова?! Какой дятел ее привез?! Когда мы их потеряем, я каждую из вас в отчет внесу! Фамилию фельдшера мне на стол потом!
«Если, а не когда», – подумала я, держась за поручень гинекологического кресла. Одна из медсестер подлетела ко мне и уложила на кушетку-каталку.
– Раздевайтесь! Чулки компрессионные у вас есть?
– Да, в сумке, она осталась в коридоре, – сев на кушетке, я сняла майку, лифчик и трусы.
