В это время на шхуне «Мы здесь» раздался выстрел из пистолета и на мачте показалась корзина.
– Что бы это значило? Это сигнал, чтобы вся команда возвращалась на шхуну. Отец никогда не прерывал рыбной ловли в это время. Поворачивай, Гарвей!
Он шли против ветра и приближались уже к шхуне, как вдруг до них донеслись жалобные крики Пенна, находившегося в полумиле от них. Он кружился со своей лодкой на одном месте, как огромный водяной паук. Пенн пробовал сдвинуться с места, но лодка тотчас поворачивала назад, точно притянутая верёвкой.
– Надо помочь ему, – сказал Дэн, – а то он останется здесь до второго пришествия!
– Что с ним случилось? – спросил Гарвей. Теперь он жил в особом мирке, в котором многое было ему ново, и он не только не чувствовал себя вправе предписывать законы старшим, как это делал раньше, но постоянно должен был обращаться к ним за разъяснениями. Море было по-прежнему спокойно.
– Опять запутал якорь. Уж этот Пенн, вечно потеряет якорь. Вот за это плавание он уже посеял два якоря в песчаном дне. Отец говорит, что, если он потеряет ещё один, он даст ему «келег». Вот почему Пенн в таком отчаянии!
– А что такое «келег»? – спросил Гарвей, смутно представляя себе какую-нибудь ужасную пытку, практикуемую моряками.
– Большой камень вместо якоря. Если на чьей-нибудь лодке увидят камень, все знают, что это значит, и поднимают матроса на смех. Пенн страшно боится этого. Он такой чувствительный! Ну что, Пенн, опять запутался? Брось, милый, своё искусство!
– Не могу сдвинуться с места, – пожаловался Пенн. – Уж я пробовал и так и сяк – ничего не помогает!
– А это что за гнездо? – спросил Дэн, указывая на связку запасных весел и верёвок.
– Это испанский кабестань, – с гордостью отвечал Пенн. – Сальтерс научил меня делать его, но и он не может сдвинуть лодку с места!
Дэн закусил губу, чтобы скрыть улыбку, дёрнул раз, другой за верёвку и вытащил якорь.
– Принимай, Пенн! – засмеялся он. – Не то опять зацепится!
Пенн широко раскрыл свои голубые глазки, удивлённо смотрел на якорь и горячо благодарил Дэна.
Когда они отъехали от лодки Пенна так, чтобы их не было слышно, Дэн сказал Гарвею:
– У Пенна шариков не хватает. У него разум помутился. Ты заметил?
– В самом деле или это предположение твоего отца? – спросил Гарвей, налегая на весла. Работа вёслами шла у него заметно лучше.
– Отец в этом случае не ошибся. Пенн действительно странный. Я расскажу тебе, как это с ним случилось… Так, так, Гарвей, ты теперь гребёшь отлично… – Он был когда-то моравским пастором. Его звали Джэкоб Боллер – это отец мне говорил, – у него была жена и четверо детей, и жили они где-то в Пенсильвании. Раз Пенн забрал их всех и отправился на моравский митинг; на ночь они остановились в Джонстоуне. Ты слышал когда-нибудь, что есть такой город?
Гарвей подумал.
– Слышал, – вспомнил он, – только не помню, по какому поводу. Вот и другое такое имя – Аштабула – почему-то припоминается мне!
– Потому что с обоими связаны воспоминания о страшных событиях. В ночь, когда Пенн и его семья были в гостинице, Джонстоун исчез с лица земли. Плотины прорвало, и город погиб от наводнения. Дома смыло и унесло водою. Я видел картины, на которых было изображено это бедствие – оно было ужасно. Жена и дети утонули на глазах у Пенна прежде, чем он успел опомниться. Вот с этого времени ум его и помутился. Он смутно помнит, что что-то случилось в Джонстоуне, но что – не помнит. Забыл он даже, кто он, чем был раньше. Дядя Сальтерс встретил его в Алетани-Сити. Сальтерс – добрый человек, он взял Пенна к себе и дал ему работу.
