Отзвуки театра. Избранные рецензии - страница 6

К участию в спектакле приглашены артисты разных поколений: самой юной участнице из России Лизе Арзамасовой – 12 лет, самому старшему – актеру из Израиля Якову Альперину – 86. «Это люди, знаковые для культуры, которые могут быть голосом своего народа. Чуткое сердце, социальная и человеческая ответственность, высочайший профессионализм, прекрасные, талантливые, годы над ними не властны, они имеют свое личное, серьезное отношение к войне, Второй мировой – катастрофе, у которой нет ни победителей, ни проигравших» – говорит режиссер Кирилл Серебренников.

Дирижер Теодор Курентзис подчеркивает проблему ответственности: «Опасность этого проекта в том, что люди приходят на похороны, подбирают слова, все хотят сказать правду, но часто врут. Поэтому мне кажется, что Сюмак делает Реквием не о покое души – потому что эти люди, участники войны и их потомки не могут быть в покое, потому что их наследники тоже могут погибнуть, и завтра будет война, и послезавтра будет война. Поэтому мы делаем Реквием о конце цивилизации».

Более оптимистична директор «Комеди Франсез» Мюриэль Майетт; она подчеркивает, что Шарлотта Дельбо, написавшая о постановке Мольера в Освенциме, нашла в себе силы, чтобы сопротивляться и выживать. «Мы тоже на мачте корабля и выберемся из этого шторма, убеждена французская актриса. – Слова обретают свой смысл и свой вес, когда они сказаны в театре – «когда говорят музы, умолкают пушки».

Олег Табаков бескомпромиссно расставляет личностные акценты: «Как русский участник проекта, я начну свое выступление словами А. С. Пушкина (актер читает стихотворение „Два чувства дивно близки нам“). Дальше надо признаться, что мое участие небескорыстно, постольку поскольку у меня детей четверо, внуков пятеро, стало быть, забота моя все-таки о том, что будет после, поскольку я твердо знаю, что жизни на нас не кончается. Поскольку довольно велик разброс возраста моих детей, старшему сыну 50, а младшей дочери 4 года, вы поймете безусловную корыстность моего участия в этом деле. Если же говорить о том, что мы можем сделать, я вижу здесь очень много, даже среди журналистов, людей молодых. Стало быть, все-таки, не изложение фактов, а некое преломление этой трагедии через язык искусства – вот, наверное, задачи и цель – глядишь, и вы что-то поймете, не только умом, но и захотите как-то передать своим детям, оберечь их. Оберечь. Может быть, еще и потому, что у каждого из здесь присутствующих кто-то погиб из близких, мне кажется, что наша затея, она имеет очень личностный характер. Как вы заметили, это не государственная, не правительственная затея. Это затея целой группы легкомысленных людей, начиная от автора и кончая актерами, которые захотели… знаете, это бывает у людей. Даже граф Лев Николаевич Толстой вдруг восклицал: „Не могу молчать!“ Наверное, этот день достаточно далек от нас, с одной стороны, а с другой понимаешь – Господи, сколько же заплачено за то, что мы можем жить дальше? Ну и конечно, хочется оберечь детей, и внуков, и вас».

Два с половиной часа без антракта пролетают на одном дыхании. Части музыкального Реквиема чередуются с текстовыми фрагментами, это чтение текстов обозначено как «Confutatis» (молитва при исповеди), которое возникает из полной тишины и представляет собой область художественного слова, звучащего на разных языках. Светящаяся строка с именами погибших (имена можно было сообщить через интернет всем желающим, как бы присоединившись к общему действу), светящиеся объекты, символизирующие ипостаси Света (карающего, танцующего, умирающего – когда люминесцентые лампы поместили в большую деревянную коробку, как бы похоронили), занавеси, создающие «игру» с глубиной сценического пространства, кинопроекция с обрывочными, мелькающими кадрами на заднем плане… Некоторые приемы могли бы показаться наивными или прямолинейными (дирижер режет страницу ножницами и потом долго еще ими щелкает), но в целом создавался сложный визуальный, пространственно-световой план, по-разному воспринимаемый с разных точек зрительного зала.