– Цыц, Акулька, – оборвала она поток слов. – Какие поминки, ты что, рехнулась? Толком говори, в чём дело.
– Так я и говорю! – Акулька столь звучно шмыгнула носом, что Колеватова забеспокоилась, не сронила бы соплю в горшок с похлёбкой. – Померла царица-то наша, Елизавета Петровна! Как теперь жить будем? Говорят, на престол взошёл государь Пётр Третий.
– Батюшка светы! – охнула Клеватова. – Да ты брешешь, Акулька!
– Вот вам крест, – забожилась Акулька. Её рука мелко заходила по груди, рассыпая крестные знамения. – К нам намедни нищенка забредала, твердила как заполошная: «Пеките блины, пеките блины, вскорости вся Расея будет печь блины». Я нищенку прогнала чуть не взашей, а глядь, её правда взяла! Вся Расея-матушка нынче на поминки блины с киселём стряпает.
Колеватова, что сходила со ступеней под полатями, так и замерла на одной ноге.
– Кого ты прогнала, дурища?
– Тётку в красной юбке и зелёной кофте. У неё ещё посох в руках был. Я ей и отрезала: мол, нечего побродяжкам у приличных домов отираться. Наша барыня покой и чистоту любит, а вы только грязь разносите.
Хотя колени у Колеватовой ослабли, в руках силушка сохранилась. Схватив подвернувшуюся подушку-думку, она запустила ею в Акульку:
– Недотёпа! Да тебя вожжами выпороть мало! Ты хоть соображаешь, что натворила?!
– А что? – У Акульки затряслась челюсть. – Прежняя барыня велела никому милостыню не подавать. Самим каждая копеечка дорога. Деньги счёт любят.
– Потому твоя Раскудыкина и разорилась дочиста, что гнала удачу от своих ворот! – заорала Колеватова. – Слыхала небось, что странников нам Бог посылает, чтобы испытать, каков ты есть человек?! Могла бы найти корку хлеба ради спасения своей души! – От возмущения она задыхалась, хватая ртом воздух. – А той блаженной Ксении, что ты прогнала, именитые люди в пояс кланяются и чуть ли не на коленях просят хлеб-соль отведать да примечают: у кого она возьмёт хоть сушечку или орешек, тому удача выпадает. А если отвернётся, то хозяйству убыток выйдет. Беда, ох беда!
Кое-как непослушными пальцами Колеватова застегнула пуговицы сорочки, натянула через голову шушун и только опосля отщипнула кусок пузыристого блина на конопляном масле.
– Помяни, Господи, душеньку царицы Елизаветы Петровны во Царствии Твоём и прости ей прегрешения вольные и невольные.
Смерть всех равняет под одну гребёнку. Смертушка придёт – не спросит: ей дорогу не заборонишь и рогатки не поставишь. Ей всё едино, что дворец, что курная изба – везде ворота отворены.
– Вот что, Акулька. – Она повернулась к девке и посмотрела со всей строгостью: – Собери мне блинов в корзинку. Пойду в церковь службу стоять да нищих одаривать, чтобы твои грехи замолить. Авось, и сжалится Господь, не накажет меня за твою глупость и скаредность.
Через много лет, когда уже старая Акулина придёт навестить могилу хозяйки на Смоленском кладбище, она заглянет и на другую могилку, около которой всегда толпится народ.
– Ты знала рабу Божию Ксению? – спросит её молодая барынька в синем капоре, подбитом лисьим мехом. По блестючему кольцу на пальце похоже, что новобрачная. – Правда ли говорят, что блаженная велела называть себя Андреем Фёдоровичем, по имени покойного мужа, а всём рассказывала, что умерла она – Ксения, а он жив-здоров?
– Видать Ксению видывала, а разговора с ней не вела, – покачает головой Акулина, – не довелось. Мало ли народа в стольном граде, со всеми не перебалакаешь.
