Овечки в тепле - страница 2

Но в лесу как аукнется, так и откликнется, известное дело.

Это письмо – расплата мне за то, что я сделала, поэтому оно адресовано именно мне, а не Свену или не нам обоим. Это я виновата в нашей беде, я поставила Франка в положение, в котором ему пришлось прибегнуть к этой мере. Всё, что произошло, я сама навлекла на свою голову, и сделала я это здесь, в моей каморке, на этих двух квадратных метрах рядом с кухней берлинского дома старинной постройки; каморка предусматривалась здесь в качестве кладовки, по сути это часть туалета, с которым у неё общее окно. Дети кто в школе, кто в садике, а Свен в своей мастерской – где он тоже лишь временный субарендатор, пока инвестор заново формулирует отклонённые бумаги и пробивает разрешение на строительство. Формулировка – решающее дело. Я смотрю на полученное письмо.

«Многоуважаемые дамы и господа», – написано там, без личного обращения, заявление адресовано домоуправлению, а для меня поставлен только этот штамп: «К сведению», он и вовсе не требует никакого обращения. Только зелёная штемпельная краска. Очень официально. Очень странно, Франк, как-никак, не контора, а старый друг. И где он только взял этот штемпель? Разве нельзя было просто позвонить?

Нет. Франк не хочет со мной разговаривать.

«Да и не получилось бы», – сказала бы Вера.

Вера ещё пару месяцев назад написала мне имейл, и там было такое: «Наши дороги теперь расходятся», но я тогда не перевела это как «Подумай-ка теперь, куда вы переедете, поскольку следующий ход сделает уже Франк».

Я поняла её имейл так, что она отказывает мне в дружбе и больше не хочет со мной встречаться. Ещё там было написано: «Я люблю тебя», и только теперь, с извещением о прекращении аренды на руках, я понимаю, что есть два способа говорить о любви: просто и трогательно, потому что это правда – или грозно, как введение к мере пресечения. Так говорят родители. И боги.

С извещением на руках мне стало ясно, что Верин способ – второй, хотя я не её ребёнок, но зато старинная подруга, как бы родня по выбору, поэтому семейные правила касаются и меня.

В семье Веры любовь всегда очень подчёркивалась, какие бы гадости при этом ни происходили или ни вытекали из этого; Верино признание в любви обязано было меня насторожить, ведь это я, в конце концов, «грубо нарушила правила», поэтому ничему не должна «удивляться».

Правило, которое я нарушила, гласит: «Не надо полоскать на людях грязное бельё». Хорошая поговорка, укрепляет семью. «Бельё» означает личное, «грязное» означает то, что не подлежит предъявлению, а «полоскать» означает выболтать, выдать, рассказать. И если я скажу, что рассказывать – это моя профессия, то Ульф мне ответит: «Не надо за этим прятаться». Ибо и профессию я выбирала себе сама.

Есть книжка с картинками Лео Лионни, в которой он защищает профессию художника. Эта книга была популярна ещё сорок лет назад, а теперь уже стала классикой – что отнюдь не значит, что посыл этой книги до кого-то дошёл.

В этой книжке описана группа мышей, которые собирали на зиму припасы и сильно устали – в то время как одна из них лежала на солнышке и, по её словам, собирала краски, впечатления и запахи. Есть ли у неё вообще право питаться теми припасами, когда придёт зима? Но вот поди ж ты, в самый беспросветный и самый голодный момент в конце зимы пробивает час якобы ленивой мышки-лежебоки, и она спасает остальных, описывая краски, запахи и вкус мира. «Да ты у нас поэт», – говорят мыши, и мышь-художница краснеет и кивает, соглашаясь.