Я даже скрипнула зубами, и случайно поймав в черном окне поезда метро свое отражение, содрогнулась. Все, надо немедленно выйти замуж.
Или, на худой конец, кого-нибудь соблазнить. Я обвела взглядом вагон, ища того, с кем захочется ну уж если не прожить остаток дней, то хотя бы пофлиртовать. Набитый пассажирами поезд оказался удивительно беден по части мужчин моей мечты. И тут неудача…
Домой я приплелась полдвенадцатого. Как всегда, процесс воспитания свелся к лицемерному вопросу, сделал ли ребенок уроки, и к не менее лицемерному ответу, что сделал. При этом ребенок еще не спал, а, попирая все нормы здоровой жизни подростка, читал журнал «Плейстейшн». Конечно, уже хорошо, что он в этот момент мирно лежал в постели, а не нюхал что-нибудь в подвале из мешка, надетого на голову, и не грабил ларьки у метро, и не занимался однополой любовью (тьфу-тьфу-тьфу! Господи, что там еще бывает более кошмарного? Вон к нашему помощнику прокурора Лариске Кочетовой на прием пришла приличная дама и, рыдая, пожаловалась, что ее пятнадцатилетняя дочка привела домой одноклассницу – мол, можно, Марина у нас поживет, а то у нее родители несовременные, ее не понимают; ну она и разрешила – очень хотелось выглядеть современной в глазах дочери; а через некоторое время она застукала девчонок за совершенно недвусмысленными объятиями, раскричалась, стала выгонять Марину, а дочка заявила, что Марину любит и если что, уйдет вместе с ней; и ушла; вот бедная женщина и спрашивала прокурора, что ей делать и как вернуть дочку). Безусловно, все познается в сравнении, но радоваться тому, что мой ребенок бессовестно нарушает режим при попустительстве собственной матери, я не могла.
– Чудовище, почему ты не спишь? Как тебе не стыдно, без двадцати двенадцать! – упрекнула я сына.
– Без двадцати двух, – невозмутимо уточнило чудовище, переворачивая страницу.
– Да, это меняет дело. Спать! – приказала я, но тут он заныл:
– Ну, мамочка, ну еще пять минуточек, ну пожалуйста…
Я махнула рукой и ушла в ванную, крикнув по дороге:
– Чтобы через пять минут спал!
Ребенок пробасил мне вслед:
– Тебе Саша звонил.
– Что ты ему сказал? – поинтересовалась я, притормозив на полпути.
– Что ты на работе.
– Эх ты! Не мог сказать, что я где-нибудь развлекаюсь? – конечно, это было непедагогично, требовать от ребенка, чтобы он врал по телефону в моих интересах, но очень хотелось.
– В следующий раз скажу. Ма, а может, хватит уже Сашу гноить? Чего ты на него взъелась?
Пришлось вернуться в комнату.
– А что? Что это ты за него заступаешься?
– Да просто он нормальный. А ты к нему придираешься, – «нормальный» в устах моего ребенка имело значение превосходной степени. – И ко мне тоже придираешься, – но это он говорил не всерьез, улыбался. – Не кормишь и бьешь.
– А ходить в обносках и батрачить от зари до зари не заставляю?
– Да, как же я позабыл!
– Хрюшка! – я вернулась и стала таскать его за уши. Ребенок отбивался и хохотал. На часах была почти полночь, а нерадивая мамаша в моем лице тормошила ребенка вместо того, чтобы обеспечить ему здоровый и спокойный переход ко сну.
Наконец я оставила его в покое и поплелась на кухню убирать учиненный замордованным младенцем бардак. Уже глубокой ночью, в ванной, смывая косметику и разглядывая себя в зеркало, я решила соблазнить кого-нибудь завтра же. Интересно, кого? Шеф и Горчаков отпадают, Пилютин женат и счастлив, с операми нашими каши не сваришь… Перебрав с десяток кандидатов, я выяснила, что остался один Стеценко. Тьфу! Ладно, будем искать.
