Озарение трансценденцией - страница 36

Вместе с тем, признав абсолютно невероятное (в «пространстве» исходного иудаистского мышления) – Богочеловека как воплощение сыновней ипостаси Большого Бога, христианство тут же заявило об исключительности этого события по отношению ко всем временам и всем народам с их исконными религиями. Потому человеку, воспитанному в духе ортодоксальных разновидностей христианства (к которым относятся и ранее протестовавшие) и ислама, крайне трудно понять и принять современные актуализующиеся религиозные формы с их имманентными «живыми Богами». Он еще может примириться с другими «религиями традиции», у которых их объекты поклонения либо абстрактны, либо жили так же давно, но принять вот этих необычных, но людей как Бога он не в состоянии. Сличая абстрактную теологическую информацию о Боге (всемогущество, всеведение) и священное предание о чудесах с конкретно чувственным имяреком, заключенным к тому же в «сосуд греха» (тело), он воспринимает этих людей как шарлатанов либо умалишенных.

Но что такое теофании как социально-психологический феномен? Как осуществляется их представление себе и другим, каковы их функции в генезисе религий?

Первое впечатление, которое возникает у рационалистичного человека светской культуры, тем более воспитанного в монотеистических представлениях о Боге, при знакомстве с описаниями и высказываниями «воплощенцев», – это недоверчивая ирония и сомнения в их психическом здоровье. Тем более что в письменной передаче их декларации звучат весьма претенциозно и напыщенно: «Я – издревле Сущий. Я говорю, что я Бог, не потому, что я думал об этом и пришел к выводу, что я Бог – я просто знаю, что так оно и есть» (Мехер Баба)52. Или: «Я действительно Христос, вам Господь, падите ниц предо мною и обожайте меня», «нет другого Бога кроме меня» (соответственно Христос-Капустин у духоборов и Даниил Филиппович-Саваоф)53.

Потом беспристрастное рационалистическое мышление задает вопрос: «А в чем, собственно, разница между этими текстами и теми, которым мы более склонны верить под мощным суггестивным прессом традиции, авторитарных церквей и внутренней цензуры (атеизм, религиозное вольнодумство до сих поримеют какой-то "запашок неблагонадежности")?» Можно представить, по аналогии переживаний харизматического демагогического воздействия на податливые души религиозного электората, что искомая суггестия обеспечивается почти патологической экзальтацией (страсти, глубокой убежденности в себе) и силой увлечения этих людей, которые к тому же, что является очень важным обстоятельством, становятся таковъми внезапно, переживая радикальную трансформацию.

Все «воплощенцы», начиная с «пророков от сохи» Ветхого Завета, Иисуса и тысяч других из разных племен и народов, именно становятся таковыми, не рождаются. Этот-то контраст и есть главное чудо, внеповседневное и не обретаемое никакими другими известными путями. Это не шарлатаны, как это привычно интерпретируется и примитивным «просвещенческим» атеизмом, и миссионерскими отделами традиционных конфессий.

Каждый раз мы можем присутствовать при самородном генезисе религиозности, которая, как, к примеру, и искусство, и философия, есть дело гениальных в этих областях людей. Есть функционеры, репродуцирующие обретенное ранее, а есть творцы. Конечно, религиозность рождается в совместном душевном пространстве взаимодействия религиозно экзальтированной личности и ее «потребителей». Вместе с тем ведущая, формирующая роль в придании основных черт будущим «религиозным объектам» принадлежит именно этим необычным людям, чьи души и генерируют «представления о Боге», и собственно они насколько возможно четко оформляют в образах и понятиях то, что мы называем «трансцендентной реальностью». «Субъективная религиозность и есть трансцендентная реальность, – отмечал Г. Зиммель, – глубинна, абсолютна и свята … и никто не гарантирует что-либо вне ее, однако и ее достаточно»