Читать онлайн Людмила Ивастова, Галина Щекина - Ожидание коз. Рассказы

Редактор Любовь Молчанова

Художник Виктор Подгорный

Фотограф Никита Щекин

© Галина Щекина, 2019

© Людмила Ивастова, 2019

© Никита Щекин, фотографии, 2019

ISBN 978-5-4496-1862-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сборник миниатюр и коротких рассказов отобран из текстов с вечными темами – это любовь, долг, смысл жизни, привязанности, общество, творчество, дети. Неизменно перед героями встает выбор между земным и небесным. И если они сами этот выбор не сделают, то это за них делает судьба.

Наша контора вела вечный ремонт самой себя. В один из таких ремонтов наш отдел слили с соседним. Между нами была только перегородка, да и то не сплошная. Нас гоняли по службе, а их не гоняли. Заходили просители к нам, а искали, оказывалось, – их. Дверь общая, а табличка золотыми буквами оповещала о них…

Когда затихал очередной шквал, я ловила за перегородкой звуки – звяканье ложечек и приглушенный смех, там пили кофе, его аромат высокомерно реял в воздухе. У них тоже резко звенел телефон, к ним тоже заходили люди с угрожающей интонацией, но все это отлетало быстро. И опять приглушенный смех, реплики, касающиеся косметики, одежды, стихов, мужчин. Пару недель у них работал юрист из городской прокуратуры, знаток своего дела. Но стоило ему вставить слово, не касающееся работы, как общая беседа обрывалась: презрение они выражали в вежливой форме. Любопытство меня разбирало до тех пор, пока я не выдумала какую-то ерунду и не зашла к ним.

Ничего сверхъестественного. Щелкал компьютер, шелестели папки, шумела кофеварка. Я, запинаясь, попросила дать мне разъяснение по транспортным штрафам. Младшая из четырех стала со мной говорить, а начальница молча поглядывала. А потом сделала пару звоночков и освободила младшую, занялась мной. Она не просто дала мне подробную консультацию, но и распечатала ее на принтере, а потом еще протянула кофе и столбик шоколада. Такого обслуживания я нигде не видела. Я осмелела и спросила, какие стихи они любят. Они оживились.

«Люблю лимонное с лиловым, сирень средь лютиков люблю./ Лимон фиалками томлю, пою луну весенним словом:/ Лиловым, лучезарным, новым!/ Луна подобна кораблю…» – прочитала вкрадчиво одна.

И другая откликнулась:

«Изменить бы! Кому? Ах, не все ли равно!/ Предыдущему, каждому – ясно?/ С кем? И это неважно. На свете одно/ Изменяющееся прекрасно./ Одному отдаваясь, мечтать о другом/

Неиспробованном, невкушенном,/ Незнакомом вчера, кто сегодня знаком/ И прикинется завтра влюбленным…/ И при этом возлюбленных так обмануть,/ Ревность так усыпить в них умело,/ Чтобы косо они не посмели взглянуть,/ Я же прямо в лицо бы посмела…»

Я растерянно слушала их, в первый раз ничего не запомнила. Но потом у них состоялся маленький праздник вроде годовщины их отдела, они пригласили меня. Так я попала к начальнице домой и, подружившись с ней, получила не только эти стихи Северянина, но и многие другие. Девочки рассказали мне, что Уна добрая, она никогда не ругает, многое делает сама. Работы немного, санкции идут без суда, так что жить можно. Сначала, когда работы было много, они сердились, что Уна не принимает на работу сотрудниц без высшего образования – казалось бы, какая разница, кто будет печатать приказы, вести регистрацию! Но потом, когда Уна стала надолго уезжать, почувствовали – важна квалификация, важен опыт.

Под шелесты бесед я смотрела альбомы Уны, удивлялась. В молодости у нее, у родителей, у подруг были такие старинные одежды, будто она жила в прошлом веке.

– Ретро! Какие воланы, рюши.

– Это мой стиль, – улыбалась Уна, – смотри, какая у меня обстановка. Вот это?

Это был туалетный столик с перламутровой столешницей, весь уставленный причудливыми светящимися флаконами, кувшинчиками, рядом горела крохотная настольная лампа, шевелились пудреницы-пуховки.

– Прелесть! – вскрикнула я. Но это слово было слабое, не годилось.

Я стала приходить к Уне все чаще. Однажды я застала у нее незнакомых мне женщин. Уна подала мне вазочку с печеньем, фужер с шипучкой и указала пухлой рукой на приоткрытую дверцу шкафа. Я углубилась в книжки, всякий раз удивляясь, что они такие старые. «Не любит наш век, – думала я об Уне, – книжки от букиниста, пуховки от бабушки». А разговор трех подруг был тоже довольно загадочный.

– У меня опять болит голова, – вздыхала самая старшая из них. – Не успела выйти из больницы, как все сначала.

– Я сейчас все сделаю, – успокоила самая молодая, – закрой глаза.

– Они тебя наказывают, – заметила Уна. – Сколько раз ты не вышла на контакт? На тебя давит энергетический столб. Есть простой способ избавиться от этой боли. Ты знаешь, какой.

– Не хочу, – воскликнула старшая, – вдруг я втянусь, и это отразится на дочери?

– Вот видишь, – будто настаивала Уна. – У нас троих примерно одинаковые роли, но тебе всех тяжелее из-за семьи. Ты не хочешь признать свою избранность.

– Чушь! – опять привстала старшая.

– Закрой глаза, – мягко погрозила младшая. – Знаете, девочки, все кончилось, как Уна предсказала. Как только я с ним рассталась, у меня такое хорошее настроение, такие результаты в лечении – все легко пошло. Боли нет уже месяц, даже больше. И работа сразу нашлась – в диагностическом центре. Я им показала оба диплома – и все, я принята.

– Это не значит, что ты монашка, – засмеялась Уна. – Наслаждайся, но не допускай жертвоприношения. Знай, они лишь плод на ветке. Ты разве помнишь персик, который съела три года назад в Анапе?

– Тот персик был сладкий, а этот горький, – вздохнула младшая. Старшая лежала тихо и погладила младшую по руке. «Изменить – и во что бы ни стало, да так, чтоб почувствовать эту измену! – прошептала младшая. – В этом скверного нет, это просто пустяк, точно новое платье надену!» В ее голосе послышались слезы. Кажется, они любили одни и те же стихи – Надсон, Игорь Северянин, Десанка Максимович. Я тоже сидела тихо, листала старинные книжки, но не могла не слушать их разговоры. Чудес тут не было: немного биоэнергетики, немного игры, еще чего-то. На меня напало очень сладкое, сонное состояние. Затылку тепло-тепло, точно гладят любимые руки. Такого никогда не бывает с теми, кого я знаю сто лет. А здесь чужие, почти незнакомые люди. И когда они стали уходить – мне даже стало зябко, грустно, неуютно, точно оказалась на сквозняке. Но Уна продолжала кормить меня печеньем, яблочными пирожками, поить сидром, а потом уговорила искупаться.

– Ты такая бедная в этих ужасных общежитиях. Вода хорошо идет, прими ванну и поедешь домой. Троллейбусы ходят до двенадцати.

В ванной заструился пар, в воде – цветные струи, розовые от шампуня и оранжевые от хвойного экстракта. Плескаться в такой ванне было наслаждение.

В приоткрытую дверь плыли чувственные звуки с пластинок Вертинского – «в бананово-лимонном Сингапуре… пуре…» Уна любила эмигрантскую музыку, у нее были хорошие записи неизвестных мне русских шансонье, привезенные знакомой актрисой. Обилие цветов и эти песни, капризные и страстные, всегда действовали так сильно, что вокруг все исчезало. Голова кружилась от фантазий, сердце билось, требуя неведомого…

А в это время Уна в переднике весело мыла мне голову, рассказывала о себе. Свою кудрявую гриву волос скрутила в жгут и заколола шариковым стержнем. Большие дымчатые очки в тонкой оправе туманились, и за стеклами лукаво посвечивали прищуренные глазки.

– Наверно, тебе уже наговорили всяких глупостей обо мне. Лучше, если я сама тебе скажу, а то ты будешь думать невесть что и терзаться, не решаясь спросить. Ну да, я была любовницей нашего шефа, директора корпорации, это тянулось долго. Корпорация находилась в фазе становления, приходилось советовать ему, поправлять. Сейчас этого не требуется, он умеет все делать сам, но привычка осталась. Это тяготит меня. Я предпочитаю краткие бурные связи. Дети – это прекрасно, но это совершенно не мое. Я не способна на жертвы, я должна холить себя, вот и все. Некоторые женщины умеют рожать, умеют жертвовать – вот и пускай себе. Что ты так смотришь?

– Шеф вдвое вас моложе. Врут?

– Может, и не врут. Для меня возраст неважен, я его не чувствую. Потому что я живу не в том слое жизни, где есть годы. Почитай «Агни-Йогу», поймешь.

Она ласково, весело вытирала меня, спрашивала, есть ли у меня мальчик, причесывала и сушила феном. Да, говорила я, есть мальчик, но я еще не знаю, получится ли что-нибудь, потому что он настоящая заноза.

– Ха-ха! – звонко смеялась Уна. – Занозы надо удалять. Надо, чтобы было удовольствие, но никакой боли. Иначе начнешь страдать, состаришься, поглупеешь.

Уна обезоруживала. Когда я приходила к ней, она готовила что-нибудь вкусное, с орехами, яблоками и никогда не угощала мясом, зато всегда были сидры, шампанское, сладкие вина, наливки и лимонады. Она обращалась со мной как с маленькой, гладила мои хлопчатые блузки, завивала волосы. Я могла приходить к ней, забираться на обширный диван, поспать, могла брать томики стихов, лежащие кругом в изобилии. Повсюду оказывались красивые безделушки, заколки, коробочки с орехами, упаковки с печеньем, вышитые носовые платочки. В большой круглой шкатулке, сделанной из разноцветных открыток, уютно свернувшись, лежала пышная коса из ниток мулине, там же хранились кальки с узорами будущих вышивок. Вышивки заполняли стены – вставленные в рамы, выполняли роль картин. Благородно-атласная охотничья собака с горном и патронташем, домик, тонувший в зелени, юные девы Марии, колонны у моря – чего там только не было. Вышивки покрывали подушки и думочки, квадратные, овальные и бочонками. Все в этих комнатах как будто говорило, что хозяйка никогда никуда не торопится, и все ее существование неторопливо и безмятежно.

Однажды я пришла к ней ночью, дрожа от холода.

– Уна, троллейбусы не ходят…

Она без лишних слов поместила меня в горячую ванну, завернула в пушистый махровый халат, дала чашку с какао. У нее и какао было особенное – густое, ванильное, как крем для торта.

– Уна, он сделал мне предложение. Я сойду с ума.

– Ты ему, надеюсь, откажешь.

Я отставила чашку.

– Да это раз в жизни бывает! Он такой крутой парень, умница, диссертацию пишет, это вообще другая сфера…

– Девочка, это интересно только первый раз. Потом станет скучно.

Она укрывала меня одеялами, подкладывала подушку повыше, подвигала настольную лампу.

– Если хочешь быть с ним – ради бога, но зачем эти обязательства, кандалы, такое это рабство, такая гадость для женщины.

Я приготовилась плакать.

– Уна! А любовь?

– Умрет твоя любовь, девочка.

Я не поверила. Я завздыхала и заворочалась в гнездышке, представляя, как мой мальчик идет на другой конец города и нескоро еще дойдет до дома. Его густые русые до плеч волосы смокли от дождя, а плечи в холодной куртке – единственный зонтик. А там дождь со снегом… Он целовал меня только что, его губы приближались к моим медленно, как межпланетная станция, а потом втягивали… Я теперь часть его. Он часть меня. Я не хочу с ним расставаться! Он тоже!

– Не хочу расставаться! – заплакала я.

– Глупенькая, никто не заставляет. Значит, ты уже ничего не понимаешь.

Я ушла от нее утром с «Агни-Йогой» подмышкой. Там у ее дома был магазин – стекляшка времен оттепели. Мимо него и пробегала худая девочка с некстати упавшими на глаза черными волосами, в некрасивом коричневом пальто трапеция. Одной рукой она цепко держала книжку, второй пыталась обуздать волосы против ветра. Девочка смуглая, с тонким носиком и ротиком углами вниз. Девочка помахала мне и побежала выходить замуж.