Когда подошли к точке, начало смеркаться. Впереди лежало небольшое плато, сжатое отвесными склонами. Словно раструб, оно упиралось в пропасть. Далеко внизу шумел Пяндж, а с другого берега подступали две скалы – близняшки с совершенно гладкими боками.
Лежали, смотрели, и не верилось. Там – Союз. Хаким без умолку тараторил, что горы здесь молодые, пещер и террас нет, а сверху ущелье «смотреть – не видно», если дальше не лезть. С той стороны «пограничник ходит низ; вертолет боится, летай высоко верх.
Пограничник бинокль ночь смотреть нету – батарейка тяжелый. Только вышка бинокль есть, вышка далеко – очень хорошо. А Хаким бинокль есть; Хаким дарил большой бай, сказал, что Хаким молодец и Хаким ночь смотреть надо. Эти там скала пограничник не лазит, очень трудный скала, а таджик хитрый, таджик скала знает. А Маркелов злой стал – не дал плохой человек резать много, Маркелов давно – давно хороший был…» В общем, Аллах акбар. Но Митька уже не слушал, он отъезжал под шумок обвальных сумерек, угомонивших адреналин.
Четырехдневная усталость постепенно увлекает с призрачной границы яви в кромешную бездну тьмы, лишает видений, обездвиживает, заставляет поручить тело рефлексам, и, отринув преграды, захлебываясь, мозг жадно впитывает неведомый разуму живительный источник, бьющий где – то там, в набирающем черноту бархате, безлунном, усеянном миллиардами точечных ледяных глаз, безразлично взирающих сквозь пьянящий, тонкий аромат горного воздуха.
И немного о рефлексах. Для зверя постоянное ощущение опасности, сиюминутная готовность как к обороне, так и к нападению жизненно необходимы. Выработанный в связи с этим рефлекс из поколения в поколение передается на дискете генной памяти, оттачивается и совершенствуется в процессе эволюции. Человеческий мозг, его нервная система, ощущающие, осязающие, обоняющие и видящие войну с помощью различного рода нервных рецепторов, развивают в человеке аналогичный звериный рефлекс. Некоторое отличие, ускоряющее процесс становления, заключается в том, что человек наделен высшим разумом, который, в свою очередь, еще и думает о войне, оценивает, анализирует и, как это ни прискорбно, уродуется. Понятие «озверел», таким образом, вполне околонаучно обосновано, и Митька, согласно вышеизложенному, проснулся сразу.
Контур толкающего в бок Сорокина посреди обалделой кучи звезд. Вокруг зябкая кромешная темень и сипение.
– Димон, время.
– Куда хоть идти – то? Ни хрена не видно.
– Тихо ты, не ори. Вон там, видишь, седловина темнеет? Далеко, на той стороне. Левая вершина пониже, а правая как стол. Видишь, между ними?
– Ну.
– Вот прям туда и топай. Метров через сорок придешь. Там Маркел с Хакимом.
– Чего раньше не разбудил? Теперь искать – шею свернешь. Зараза…
– Маркел сказал не будить. Ты длинный. Если с тропы кто сунется – споткнется, а мы с Зимой тут как тут.
– Я, бл… посмеюсь. Салабона нашли.
– Да ладно, не заводись. Как выспится, так начинается.
– А где РПГ?
– Бандура и все добро там. Ермак тоже. Не наступи – наушники вместе с ушами отвалятся. А я ща Павлуху разбужу – и спать. ГЛАЗА уже липнут.
Минуты черепашьего шага – и ворчание реки начинает резко нарастать. Обрыв рядом. Митька пригибается, пытаясь хоть как-то определиться на фоне ночного неба.
– Павлов. – Маркел стелет ладонью звук. Митька, неосторожно шагнув, спотыкается, чуть не падает. Скрежет зубов Маркела не слышен, но ощутим. От могучего Пянджа, скрытого тьмой, веет холодом.
