Напарник уселся слева на пол, в метре от окна и оперся о стену. Из рюкзака он вынул свёрток и, вальяжно раскинув ноги, принялся жевать бутерброд:
– Думаешь, справилась бы и сама? – спросил он после первого проглоченного куска.
Ната, радуясь тому, что отвадила обозлённого коллегу от спускового крючка, повела плечами. Ей казалось, что тут Альб прав. Очкарик похоже никогда не держал в руках оружия и умел нажимать только на кнопки. Скорее всего, этот бедняга случайно попал в прицел минпорядка, так как за сутки не сделал ничего такого за что стоило снести ему башку:
– Конечно. Только стрелять в человека, который жмёт кнопочки, мне кажется неправильным. Неужели нет уродов поопасней?
Бун, чавкая, махнул бутербродом в сторону.
– Так ведь и этот опасен. Это приказ! Сомневаешься?
Бун настолько достал её своим занудством и чёрствостью, что Нату посетила мысль; заговорить напарника, чтобы спасти жизнь взломщику, даже если он взломает что-нибудь. Пускай, Альб его допрашивает. Он так любит поболтать с некоторыми преступниками. Их даже потом отпускали, втихую, чтоб никто не видел. О чём говорили и зачем Альб это делает, Ната никогда не спрашивала, но этого невезучего дурачка стоило отправить в лапы мудрого начальника, по её мнению:
– А вдруг у него семья? – она повернула голову и с упрёком кинула коллеге в лицо. – Дочка! Представь, если мы сейчас осиротим ребёнка?
Бун замедлил движение челюстей, но только на секунду. Потом он издал странный гортанный звук и проглотив прогремел:
– У меня две дочки. И что? Кто-то думаешь, заплачет, если я когда-нибудь не вернусь. Они и думать обо мне забыли после развода с этой дурой.
Бун постоянно себя вёл, словно весь мир ему надоел. Бывшую жену он вечно одаривал скверными словами. И о дочках редко говорил. Не оттого ли он так очерствел, что дети о нём нечасто вспоминали? Грубого вояку стало жаль ещё больше, чем программиста, которого она собиралась спасти:
– В пустыне я видела Тирер и Софию, – заявила она с мечтательным видом:
– Чего? – Бун чуть не поперхнулся:
– Спутники. Они такие красивые. Тирер такой жёлтый и светит ярче Софии. Вся белая пустыня от них пожелтела. И тени от камней казались не такими чёрными. Мне даже не приходилось включать ночной визор. Представь.
Ната мечтательно закатила глаза вспоминая:
– А… – протянул Бун, неуверенно, и выронил из зубов капустный лист. – Я их тоже видал. Но давно, – он замахал руками. – Из-за смога над нашей Тетрой, чёрта с два, что-то разглядишь на небе! И что?
Когда его усилиями лист зелени вернулся за щёку, Ната протянула:
– Не могу забыть, как там красиво. За городом, – она посмотрела ввысь на розовую дымку, нависшую везде и повсюду, над Тетрой. – Вроде ничего особенного. Камни, да сухая трава. Но почему-то там так спокойно и как-то чисто… Если понимаешь?
В попытке расчувствовать вояку Ната даже потеряла цель из виду и уставилась на розовое марево, за которым, ей представился золотистый невидимый Тирер, холодный как ночь и изрытый кратерами. Безжизненный, чарующий, как и пустыня, по которой она ползла.
Бун не купился на её уловку, прокашлялся и указал на ствол. Ната настойчиво добавила:
– Тебе стоит там побывать. Развеяться и вспомнить, как выглядит нетронутое людьми место. Проникнуться его очарованием, что ли.
Он смутился и неуверенно повёл плечами:
– Чего ты там такого могла увидать? Пыль, разве что, – он указал на её живот. – Ты ведь ползла!
