Харьковского не было. Посыпались остроты.
– Его можно выносить, Лариса Васильевна?
– Хорек, шо с тобой сделали?
– Потрошок, ты еще живой?
– Да то он голой жопой сел на кислоту!..
Англичанка некоторое время хихикала, потом изобразила важность, какую ни за что не удалось бы изобразить Галчонку.
Тут появился и Харьковский, широко скаля зубы. Никому ничего не сказав, он подсел ко мне и выложил:
– Ой, Крысятина!.. Ты знаешь, шо она мне предлагала? Говорит, давай завтра поедем куда-нибудь втроем…
– Зачем втроем? Вы можете вдвоем.
– Не-е, ты слушай сюда! Говорит: «Я получила деньги, возьмем палатку, водки, отдохнем, позанимаемся сексом. Я, – говорит, – люблю вас обоих и отдамся вам обоим». Говорит, падла, а сама прижимается до меня и гладит меня за живот… Говорит: «Какой ты хорошенький, Харьковский, нежненький. Ты кого-нибудь целовал?» – спрашивает. «Тю, – говорю, – вы шо, Лариса Васильевна, конечно!..» А она, Кошелка, целует меня в ухо и говорит: «Вот попробуй, как у меня бьется сердце…» Я только – раз! – ее за сиську. Помацал, помацал, а она балдеет, сучка!.. Говорит: «А губы ты когда-нибудь целовал?» Я: «Конечно!» А она: «Да не эти губы, глупенький, другие!..» Я говорю: «Еще чего не хватало!..» Она скорчила рожу: «Ничего ты не понимаешь, мальчишка! Вас с Соболевским еще учить и учить!..» Тогда я не выдержал и говорю: «А вы целовали этого самого?» Она: «Конечно! Это, – говорит, – высшее ощущение!..» Не, ну ты понял?.. Хотел ей сказать: «На тогда, пососи!..» Не, ну какая кошелка!.. Ты знаешь, я прямо озверел!.. Ну так шо, едем завтра в Залевскую балку? Протянем ее вдвох?
– Поехали!
Я даже не заметил, как согласился. Харьковский меня взбудоражил.
Англичанка тем временем поглядывала на нас и кокетливо улыбалась. Она знала, о чем у нас речь. Мы тут же прикинули планы насчет Залевской балки.
После занятий Харьковский куда-то исчез. Потом сам нашел меня в раздевалке и выложил еще одну новость:
– Леха, хочешь посмотреть на торчка, который ждет Крысятину?
Мне стало интересно.
Мы вышли на улицу. И я увидел невысокого паренька из двадцатой группы. С большим портфелем, в новом пальто, он стоял у ствола акации, как теленок на привязи, и смиренно дожидался владычицу сердца. Она не спешила.
В общем-то, это был симпатичный парнишка с мечтательными глазами. Но совсем еще мальчик. На два года моложе меня. И мне почему-то стало жалко его. Захотелось подойти к нему, дружески хлопнуть по плечу и сказать: «Ну что, дружище, влип?»
Харьковский осмеял его совершенно незаслуженно.
– Не, ну ты понял, какой торчок! Посмотри, посмотри, у него ж вон губы белые, еще в молоке! И туда же, сучок!.. Глянь, какой у него портфель! А в портфеле книжки и тетрадки, а в тетрадках все в порядке… Неужели у него и писюн подымается?.. Во молодежь пошла! Может, ему по башке дать?
– Ни в коем случае.
– Шо, понравилась смена?
– Да. Это хорошо, когда у тебя есть смена. Человек – заменяемая вещь. Незаменимые быстро изнашиваются…
Я чувствовал себя стариком, во мне заговорил Старик.
В конце концов мы оставили сопляка творить свои сопливые глупости. Сами вошли в бурсу, чтобы одеться. И увидели англичанку. Она, уже одетая, преспокойно стояла у окна с математичкой и чесала свой язык.
Я сказал ей:
– Лариса Васильевна, нехорошо задерживаться, когда вас ждут.
Она сверкнула глазами, не имея никакой возможности ответить мне. Но тут же простилась с подружкой и вышла на улицу.
