Любаша уткнулась губами в колени и озадаченно притихла, потупилась.
– Нет, – сказал я, – мне надо немножко отойти от тебя, перевести дух. Пойду опрокину стаканчик. Ты не хочешь?
– Нет-нет, я посижу здесь…
– Ну, посиди. Подумай над тем, что я сказал. Это очень важно.
Она оставалась неподвижной и сжатой, словно боялась шелохнуться, чтобы не растерять своих внутренних ощущений.
* * *
У догорающего костра сидел унылый Дешевый и сосал из горлышка вино. Наступавшая ночь не сулила бедняге никакой радости. Было похоже, что всю энергию он выплеснул за день в глупом веселье. И теперь, догорая вместе с костром, он делал бесплодные попытки зарядиться из бутылки. Я забрал ее у него и допил.
Мы поговорили.
Оказалось, что Сопила уже дрыхнет со своей Кнопкой. Харьковский опять зацепил Галчонка, а Маринка вытурила Дешевого из собственной палатки. Она нагло заявила, что намерена выспаться.
Первым моим желанием было поднять лагерь в ружье и провести зарницу вокруг костра. Потом вспомнил Любашу и выкинул эту мысль.
Дешевый между тем спросил:
– Ну а у тебя хоть как дела? Ты свою Целку Матвеевну уже трахнул?
Я успокоил его:
– О чем ты говоришь! Там нужно вызывать бронетанковое подразделение. Нам с тобой судьба – только пить.
Дешевый охотно с этим согласился, и мы с ним открыли еще бутылочку.
– Эх, Леха! – воскликнул он с печалью и восторгом. – Давай нажремся с тобой как свиньи! Ты тут один человек! Ты единственный, с кем я бы с удовольствием нажрался!
Слышать это было приятно. И я приложил усердие, чтобы желание его поскорей исполнилось. А поскольку Дешевый ничем, кроме сигарет, не закусывал, вскоре он уже начал укладываться на землю. И при этом страшно разнылся. Заявил, что на всех в смертельной обиде и что в знак протеста он будет спать тут под открытым небом, как собака. И растянулся у потухшего костра.
Я, уставший от общения, накинул на него одеяло и вернулся к Любаше совершенно протрезвевшим.
В палатке было темно, и мне пришлось нащупывать ее руками. Любаша, казалось, за это время так и не шелохнулась.
– Как у тебя дела? – спросил я.
– Нормально, – ответила она севшим голосом.
– И у Дешвого нормально, – сказал я.
Она промолчала.
Я добавил:
– А у меня вот не нормально.
Она опять промолчала. Но в этот раз я почувствовал, как она насторожилась.
И я продолжил:
– Черт! Как-то нехорошо мне… Что-то внутри…
– Тебе не надо было пить, – сказал она осторожно.
– Да нет уж! Пить как раз и надо было. Иначе бы совсем озверел!
Ничего ужасного со мной, конечно, не происходило. Просто было неприятное чувство внизу живота, как будто ныл мочевой пузырь. Я связал это с перевозбуждением. И теперь вот надумал свалить всю вину на Любашу. Она, видимо, уже слышала, что нечто такое в подобных случаях может происходить у мужчин. И насмерть перепугалась.
– Я же говорила, что не надо…
Мне стало смешно, и я обнял ее.
– Любаша, что за глупости! Как это не надо? Надо! Надо!
Но она только сжалась и напряглась, словно не хотела выпускать из себя черта, который все это время сидел в ней и неизвестно что вытворял.
Я оставил ее и подумал: «Может быть, она хочет сказать мне то, что однажды я уже слышал, – сначала женись, а потом хоть ложкой хлебай?.. Может, она не решается это сказать?»
И я сказал:
– Люба, а ты не против выйти за меня замуж?
Она почему-то промолчала.
Я добавил:
– Или у тебя ко мне есть какие-то претензии?
Она упорно молчала.
