Я наседал:
– Любаша, скажи честно, ты меня любишь?
– Чего это ты вдруг об этом?
– Ну хорошо, не буду. Если тебе не нравится, – сказал я и умолк.
А сам подумал, что я о ней ничего не знаю. Кроме того, что она работает кем-то в каком-то цехе и приехала откуда-то из Краснодарского края.
И я сказал:
– Любаша, расскажи мне о себе.
Ответа не последовало. Но я чувствовал, что она собирается с мыслями. И ждал. Наконец она сказала:
– А чего рассказывать?
– Ты меня любишь?
– А что?
– Да так… Хотелось поговорить. Но ладно. Отдыхай. Ложись рядышком, не бойся.
Она молча улеглась. Я накинул на себя и на нее одеяло, закрыл глаза и очень быстро стал проваливаться в бездну.
И уже во сне видел, как она осторожно жалась ко мне, приподнимала голову и боязливо целовала мой висок… А потом уже собралась с духом, привстала, склонилась надо мной и едва слышно коснулась губ. Почувствовав на себе тяжесть ее груди, я успел еще подумать, не повторить ли попытку. Однако я действительно уже спал.
Всю ночь мне снились прохладные ручьи с хрустальной водой, до которой я никак не мог дотянуться. И проснулся я от страшной жажды. Во рту было сухо, будто ночью мне туда сыпанули химикатов осушающего действия.
Светало. Вокруг была мертвая тишина. Я хорошенько продрал глаза и увидел, что Любаша сидит рядом, аккуратно причесанная. И внимательно смотрит на меня.
Я не мог понять ее взгляда, но чувствовал в нем что-то хорошее. Такое, отчего мне сделалось намного легче.
– Ну как ты? – спросила она тревожно.
– Нормально. Только хреново.
– Ты так скрипел зубами… Я испугалась.
– Это бывает. Не страшно. Тут случайно нет водички?
– Сейчас принесу.
Она проворно выскочила и через минуту вернулась. Я взял у нее бутылку с холодной водой и стал пить. Было очень приятно лежать, распластав горящее тело, и, приподнявшись на локте, медленно заливать пожар и наблюдать, как он угасает. Я замычал от удовольствия. Но не потому что стало слишком хорошо, а потому что рядом сидела Любаша, наблюдала за мной и переживала за мое состояние. Как много было в ней материнского!..
Опустошив и отбросив бутылку, я откинулся и всем своим видом потребовал ласки. Страшно хотелось, чтобы ласкали мое измученное тело.
И Любаша охотно исполнила это. А я все еще тихонько мычал.
Время от времени она отрывала от меня голову, приподнимала ее и смотрела на меня с восторгом. Будто тем, что напился, я спас ее от неминуемой гибели.
Когда же я окончательно очухался, снаружи уже доносились звон бутылок и громкие чертыханья Дешевого. И мне почему-то захотелось к нему, захотелось выпить с ним, поднять весь лагерь и повеселиться.
Любаша этому не препятствовала, но со мной не вышла. Она хотела поспать перед отъездом.
– А что же ты делала всю ночь? – спросил я.
– На тебя смотрела, – смущенно пошутила она.
Я оставил с ней свое нежное чувство. Сам же вылез из палатки очумелым говорливым матерщинником, под стать своему другу Дешевенко.
И где-то через пару часов, прикончив последние запасы, мы шумно собрались и шумно уехали.
Настроение у всех было нормальное. Только, казалось, все друг от друга немного устали. Особенно Дешевый, который был пьян, угрюм и молчалив. Маринка, выспавшись, накрасившись, явно скучала. Харьковский раздражался по пустякам и безбожно ругался. Галчонок таращилась по сторонам мечтательными глазами и наверняка рисовала что-то красивое в своем поэтическом воображении. Может быть, даже любовь. Кнопка не сводила глаз с Сопилы. А тот совершенно не видел ее.
