Когда мы оторвались друг от друга, уже светало.
Мы условились встретиться вечером после отбоя.
Сонные хозяева выгоняли своих коров на пастбище. А я плелся домой, совершенно обалдевший, с пустой головой. Но весь наполненный ее теплом и пропитанный ее запахом. И счастлив был, наверное, как идиот. Мне даже хотелось бодаться с коровами.
Я почти не спал. Как лег с мыслями о ней, так и встал – она перед глазами. И весь день она сидела во мне. И от этого так делалось хорошо, что я ходил пьяным. Целый день все валилось из рук, а мне было легко и хотелось петь. И выглядел я, конечно же, подозрительно. Братуха даже поинтересовался, не с похмелья ли я.
Э-эх, разве тут кому объяснишь! Вот Гете бы понял.
В моих мечтах лишь ты носилась,
Твой взор так сладостно горел,
Что вся душа к тебе стремилась
И каждый вздох к тебе летел.
Но только утро засияло,
Угасли милые черты.
О, как меня ты целовала,
С какой тоской смотрела ты!..
1771 г.
Ровно двести лет – и ничего не изменилось!
Правда, не знаю, как у Гете, но у меня эта радость с первой же минуты перемешалась с ложью. Только сейчас, спустя полгода, я начал это понимать. Тогда – ничего не понимал.
Вечером был в лагере как штык. Друзья уже околачивались там. Окружили меня плотным кольцом и затребовали порнографических подробностей. Конечно, в другое время я бы с радостью потешил их. Но сейчас почему-то они меня раздражали. Я молчал. Костер бесился. Он почему-то считал себя вправе задавать мне вопросы. Потом протрубили отбой, и я сказал:
– Короче так, пацаны, спичек у меня нет, сигарет тоже. Если кто захочет узнать время, пусть идет домой и спрашивает его у мамочки.
Они смотрели на меня как на живого бога.
Да, я и в самом деле в тот момент был на вершине. Затем начался спуск…
Она пришла радостная, свежая, пахнущая. И бросилась мне на грудь. Она целовала меня и говорила о том, как бесконечно тянулся день, как она скучала, думая обо мне, как не находила места. Я впитывал ее слова. И не верил, что все это происходит со мной. Из меня в ответ полились бы целые реки, если бы я умел говорить.
Я просмотрел кусты, отфильтровал посторонние звуки, убедился, что за нами нет хвостов. И лишь потом мы улеглись на сухую траву под альковом акаций.
За несколько часов мы измяли мой новенький пиджак и нацеловались до одури. Потом лежали на спине и наблюдали, как любопытная луна пытается пролезть к нам сквозь ветви. И было так хорошо, как будто весь мир вместе с этой луной уже принадлежал нам. Не помню я в жизни своей такого сказочного состояния.
Но вместо того, чтобы полнее окунуться в это «хорошо», я почему-то вспомнил своих друзей. И состояние мое перевернулось. Потом черт подогнал всякие мысли. Вспомнилась горьковская Изергиль, которая в молодости бросила парня за то, что он ничего не мог, кроме как целоваться. Потом вообще полезла в голову муть. На секунду даже показалось, что луна издевательски мне усмехнулась.
Я повернулся к Валентине и стал приставать к ней. Тычусь в грудь, мурлычу что-то и сам не могу понять что. Но руки определенно лезут под юбку.
Она насторожилась. И спросила:
– Что ты хочешь, Валечка?
Я промычал:
– Ну-у… М-м-м… Это самое… М-м-м… Сама понимаешь… Ты женщина… Я мужчина… Ну-у, в общем, это самое…
Она прикинулась девочкой:
– Что такое? Что тебе хочется?
Такого непонимания, конечно, я не ожидал. И очень смутился. И залепил ей нечто, чего нарочно никогда бы не придумал.
