Пальма новой жизни. Сборник рассказов странствующего музыканта - страница 12

Подлечили меня, пыль отряхнули, бабушки голосистые разошлись, а я продолжил свой путь. Только вот люди от меня шарахаться стали. Подошёл я к автомобилю, зеркало заднего вида повернул и ахнул – на лбу, сверху вниз, огромное алое пятно образовалось, точь-в-точь как у Михаила Сергеевича. Ладно, думаю, пока до работы доберусь, пятно потемнеет и не будет так меня компрометировать.

Иду, а сам лицо от людей вбок отворачиваю, чтобы не травмировать излишне самаритян. Играть тоже стал в профиль повернувшись, выставил на обозрение гражданам здоровую половину лица. Но правду – не утаишь! Сначала ветер перевернул монетоприёмник. Диски, деньги, все перемешалось с дорожной пылью. Началось, успело промелькнуть у меня в голове и действительно – НАЧАЛОСЬ.

Уж если у музыканта начинается хаос, то его (хаос) ничто не остановит.

Девочка на велосипеде выскочила из толпы отдыхающих, неловко вильнула рулём, стукнулась об меня плечом, перевернула (опять!) монетоприёмник, ногой зацепилась за микрофонный шнур и покатила дальше. Сначала за ней поехал мой усилитель, потом батарея, а потом побежал и я. Ибо микрофон у меня дорогой – как десять узбекских пенсий, да и уезжающее от меня имущество тоже весьма ценно.

Такими и вошли мы в легенды древнего города Яффо: девочка на велосипеде, и я – на привязи бегущий за ней с флейтой наперевес.

Насилу догнал, но не все так просто. Ребёнок как увидел меня – остановился и закаменел от страха. В глазах такой ужас, что мне самому страшно стало. Тут я взгляд на витрину бросил и мне всё стало ясно – пятно моё не потемнело, алеет на лбу, и вообще, вид, честно говоря, действительно устрашающий.

Домой пришёл – ещё сильнее пятно разгорелось, пламенеет ярче киношной крови. Меня сестра приёмная осмотрела и говорит, – слушай, так не бывает, может у тебя вместо крови краска внутри?

Как думаете, может такое быть?

Малоизученная черта советской интеллигенции – интеллектуальный садизм по отношению к маленьким детям. Возьмём для примера мою тётку – она была (царствие ей небесное) историком и очень любила мне рассказывать про средневековые пытки. Четвертование, посажение на кол и другие радости. Об этих издевательствах тётушка рассказывала с нездоровым восторгом, смакуя жуткие детали. От неё я узнал про существование у человека рудимента хвоста, на самом окончании позвоночника. Я был удивлён и немного расстроен тем, что у меня тоже есть остатки этого обезьяньего органа, пусть и незаметные для внешнего наблюдателя.

Самое же неприятное, не считая ночных кошмаров, было то, что этот невидимый хвост стал у меня иногда болеть. Рассказать правду было опасно, поэтому когда невидимый хвост начинал ныть, я жаловался на боль в животе, ибо ничего лучшего придумать не мог. Меня обследовали светила медицины, я месяцами лежал в больницах, отдыхая от школы, в моё тело вставляли трубки и зонды, просвечивали рентгеном и брали анализ желчи, все было напрасно – я был абсолютно здоров.

Последний раз хвост заболел во время прохождения срочной службы в рядах советской армии. Опытный фельдшер сразу почуял неладное и направил меня на консультацию к главному психиатру западного военного округа. Скрывать правду от специалиста такого уровня было преступно, и я рассказал все как есть. И про пытки, и про покойную тётушку (она к тому времени умудрилась попасть под поезд и была разрезана – так говорили очевидцы – пополам. Что глаза этих очевидцев горели нездоровым блеском меня уже нисколько не удивило) и, разумеется, про невидимый хвост. Мой рассказ военврач выслушал несколько равнодушно. Поставил две стопки, вытянул из недр стола бутылку коньяка, разлил, и после того, как обжигающий нектар прогрел наши внутренности, сказал: «ерунда, у тебя обычная фантомная боль исчезнувшего в ходе эволюции хвоста, ты лучше скажи, сколько тебе служить осталось?» – Три месяца, – ответил я. – Значит так, – продолжил доктор, – мне нужен помощник, ты руками что-нибудь делать умеешь? – Я дико смутился, но ответил честно – умею. – Вот и отлично, я тут небольшой бизнес организовал, мастерю ипликаторы Кузнецова и продаю их офицерскому составу. Тебя я оставляю в госпитале до окончания службы, согласен? – Ага, – я кивнул головой. – Держи ключи от моего кабинета. После подъёма – сразу сюда, даже если меня нет. И доктор крепко пожал мне руку.