Две легкие бабочки, порхая, облетают двор. Большая синяя стрекоза, просияв и прошелестев крылами, улетела. Мелькнула по земле тень птицы. Посвист крыл.
Чай поспел. На столе – свежий мед. Лишь вчера откачали его. Прозрачно-зеленоватый. Белая акация и колючий лох. Словно в степи: пахнул в лицо горячий июньский ветер пряной волной. Акация и лох цветут разом: белые гроздья и золотые звездочки, тоже гроздьями, – пахучая сладость.
И здесь, по двору, прошелестел ветер. И снова тишь. Июньское солнце греет тело мое и душу. Теплое лето. Самый долгий день его. Сколько ждали… Потом, осенью да зимой, будем помнить и снова ждать.
Пчелы замирают в розовых цветах мальвы. Значит, сладко. Вот и я, божья тварь, тоже замер, словно в цветке, для меня открытом: зелень да синь вокруг, да золотой солнца жар. День лета.
Он еще долог. И все впереди: жаркий полудень и теплый вечер. И весь длинный день не тесные стены тебя берегут, не потолок беленый, а зелень земная да просторное небо, из края в край.
Торжественно и таинственно ночное звездное небо. Но долго глядишь в него, и невольно душа холодеет, словно прикасаясь к вечности. Дневное летнее небо – с его синевой, лазурью, голубизной, с его немереным и неохватным для глаза простором, с высокими облаками – всегда и в любую пору лишь радует. Сколько ни смотри, утопая взглядом в прохладной сини или провожая за облаком облако, – ненасытное это гляденье.
А летние дожди… Грохочущие дневные грозы. И ослепительный «слепой» дождь, сияющий в солнце.
В летнем дне много доброго. И длится он долго-долго, словно подарок щедрый, немереный.
Жаркий полудень. Тридцать два градуса в тени. Но под яблоней, под развесистой кроной ее, сидишь и сидишь в полотняном кресле и не чуешь зноя. Легкий ветер шевелит листву, студит голову. Колышутся в огороде зонтики укропа. Стих ветер. И все смолкло. Лишь одинокий кузнечик сонно стрекочет в траве. В небесной сини застыли редкие кучевые облака. Выше их – изморозь перистых. Два коршуна кружат. Сначала – низко, я вижу их. Потом все выше и выше уходят, кружа. Вот и нет их. Ушли в небесную синь и глубь. Там – прохлада. Вспоминаю, как в Индийском океане, где вода словно в теплой ванне, пытался я освежиться, ныряя все вглубь и вглубь, в прозрачную синеву. Но сколько там выдержишь… А коршун взмыл, и вот уже нет его.
Ветер дует порывами. Прошелестел и стих. Волна за волной студит голову в жарком дне.
Но вот уже, по часам, вечереет. Солнце стоит высоко, а заботливая курица-квочка увела цыплят на покой в курятник. Алые цветки ползучего «солнышка» закрылись, за ними свернула лепестки желтая календула. А ведь солнце напрямую в них светит.
А все же – вечер. Садовый сверчок завел свою долгую песнь. Стонет горлица в ветвях высокого тополя. Иволги плач. Остывает солнечный зрак, желтеет.
Свет вечерний. Сияющая в вишневой листве алость вишневых ягод. Тень от дома черна, в ней зябко. Меж деревьев по зелени ложатся желтые полосы вечернего света. Дворовые пауки снуют, спеша к ночи сети сплесть.
В небе – дневная синь и медленный долгий путь высоких, с сияющими вершинами облаков. Из края в край. К вечеру их становится больше. А в пору заката, в западной стороне, они словно замирают просторной армадой. Замирают и загораются от вершин к подножию. И тогда полнеба горит в багровом дыму и пламени. А потом прогорает, оставляя надолго чистую прозелень.
