– Кому там на печке тесно? Кто-то очень просится в угол на кукурузу. Ложитесь спать. Тася, почитай им что-нибудь, может, умолкнут хоть на полчаса.
Мы уже заканчиваем стирку.
Вскоре на печи опять образовалась куча мала. Кто-то толкнул бабку под локоть – и четверть выскользнула у неё из рук, разлетевшись на мелкие кусочки, перемешанные с жёлтыми крупинками почти уже сбитого масла. Тишина. Никто не смел пошевелиться от страха. Бабка заголосила на всю хату. Дашка, сердитая, с лозиной нарисовалась перед детьми:
– Ну-ка, голая команда, признавайтесь, кто толкнул бабушку.
– Шурка, – тихо донеслось с печи.
Нинка дёрнула за руку перепуганную дочку, выхватила у Дашки лозину и в гневе начала хлестать извивающегося голого ребёнка. Первой очнулась Дашка. Она вырвала из рук разъярённой матери хворостину, толкнула её на кровать.
– Ты что, сдурела, так избивать девчонку?
Исполосованную Шуру положили на постель. Ночью у неё начались судороги. Она кричала, вместе с ней навзрыд плакала Нинка. Бабка с какой-то тряпкой подошла к кровати.
– Это её младенским накрыло, вот возьми чёрный платок, накинь, ей легче будет.
– Да идите вы со своим чёрным платком, она что, умирает?
Нинка, завернув дёргающееся тело в одеяло, выскочила на улицу.
– Наверное, к бабушке Букатчихе пошла…
Местная шептунья, укрутив фитиль в лампе, зажгла в святом углу лампаду. Ничего не спрашивая, начала читать молитву: «Отче наш, сущий на небесах…»
Сама от напряжения стала икать, через несколько слов сплёвывала в сторону. Ребёнок утих и начал дремать. Бабушка спрыснула горящее тело святой водой. Вздрогнув, девчушка в полудрёме опять закрыла глаза.
– Ну всё, молодица, ничего мне не надо, неси домой, она будет спать до утра. Иди и проси у Бога прощения за свой проступок. Молись за здоровье избиенного младенца. Будет плохо – придёшь ещё два раза.
На другой день Шуре стало лучше. Её отпаивали горячим молоком, бабка Чечиха в своём сундуке нашла припрятанный сухой пряничек. Но к вечеру поднялась температура.
– Мам, – жаловалась возбуждённая Шура, – они меня зеброй дразнят.
Дашка подошла к печке.
– Если кто хоть раз произнесёт это слово, тот сам станет зеброй. Мне недолго снять с гвоздя лозину.
Дети молчали. Потом шёпотом стали искать виноватого:
– Это ты, Ванька, сказал…
– Да я такого слова не знаю.
– Знаешь, знаешь, нам Таська книжку про путешественника читала, там называли так полосатых лошадок…
– Не лошадок, а змею в капюшоне, – уточнила Валя.
– Вот дурьё, – вмешалась в умный разговор старшая Тася, – всё перепутали: змея в капюшоне – это кобра, а лошадка … – и закрыла рот рукой.
Нина ночью несла на руках теперь уже одетую Шуру к бабушке-спасительнице. Постучала в окошко. Пёс лениво гавкнул пару раз, не вылезая из будки, потом протяжно зевнул. Привык уже к ночным посетителям. Бабушка, похоже, и не ложилась, открыла сразу. Нина поставила на землю чурбачок с блестящими глазами: вязаный платок с длинными махрами перекинут крестом на груди, концы завязаны на спине.
– Ну, мамка, раздевай свою матрёшку, мы с ней пойдём в другую комнату и там пошепчемся. Правда?
Шура, не сопротивляясь, подала горячую ручку бабушке, и они ушли, закрыв за собою дверь. На часах-ходиках выскочила кукушка и дважды прохрипела – старая уже, наверно. Значит, полчаса прошло, как я тут сижу. Тихо. Спят они там, что ли?
Наконец бабушка вышла, лицо уставшее, из-под платка видны влажные волосы.
