– Да что я, кот, что ли, какой, чтобы за тобой, гайдучок, по крышам лазить? Так-то ты мне за любовь платишь!
– И я вас, сударь, люблю, но только отсюда, с крыши!
– Ну вот, заладила! Стрижено-брито! Слезай с крыши!
– Не слезу!
– Оконфузилась! Эка беда! Стоит ли принимать это близко к сердцу. Не тебе, ласочка неугомонная, а Кмицицу, искуснику из искусников, Володыёвский такой удар нанес, и не в шутку, а в поединке. Да он самых лучших фехтовальщиков – итальянцев, немцев, шведов – протыкал вмиг, они и помолиться не успевали, а тут эдакая козявка, и на` тебе, столько гонору! Фу! Стыдись! Слазь, говорю! Ведь ты только учишься!
– Я пана Михала видеть не хочу!
– Опомнись, голубчик! За какие такие грехи, за то, что он exquisitissimus[33] в том, чему ты сама научиться хочешь? За это ты должна его любить еще больше.
Пан Заглоба не ошибался. Несмотря на случившийся с ней конфуз, Бася в душе восхищалась маленьким рыцарем.
– Пусть его Кшися любит! – сказала она.
– Слазь, говорю!
– Не слезу!
– Хорошо, сиди, но только вот что я тебе скажу: это даже и не пристало порядочной девице – сидеть на лестнице, не очень-то прилично это выглядит снизу!
– А вот и неправда! – сказала Бася, одергивая шубейку.
– Я-то старый, глаз не прогляжу, да вот возьму и созову всех, пусть любуются!
– Сейчас слезу! – отозвалась Бася.
Пан Заглоба глянул за угол.
– Ей-богу, кто-то идет! – крикнул он.
В это время из-за угла выглянул молодой пан Нововейский, который приехал верхом, привязал лошадь к боковой калитке, а сам, ища парадного входа, обошел дом кругом.
Бася, заметив его, в два прыжка очутилась на земле, но, увы, было слишком поздно.
Пан Нововейский, увидев, как она спрыгивает с лестницы, остановился в растерянности, заливаясь румянцем, будто красна девица. Бася тоже стояла как вкопанная. И вдруг воскликнула:
– Опять конфуз!
Пан Заглоба, которого история эта очень позабавила, смотрел на них, подмигивая здоровым глазом, а потом сказал:
– Это пан Нововейский, солдат и друг нашего Михала, а это панна Чердаковская… Тьфу ты господи!.. Я хотел сказать – Езёрковская!
Нововейский быстро пришел в себя, а поскольку при всей своей молодости был весьма находчив, поклонился и, бросив взгляд на столь прекрасное видение, сказал:
– О боже! Я вижу, у Кетлинга в саду розы на снегу расцвели.
Бася, сделав реверанс, чуть слышно шепнула:
– Не про твою честь!
А после этого добавила громко вежливым голосом:
– Милости просим в дом!
Сама прошла вперед и, вбежав в столовую, где сидел за столом пан Михал с домочадцами, воскликнула, намекая на красный кунтуш пана Нововейского:
– Снегирь прилетел!
И, сказав это, она уселась на табуретку эдакой паинькой, тихохонько, смирнехонько, как и следовало воспитанной барышне.
Пан Михал представил своего молодого приятеля сестре и Кшисе Дрогоёвской, а тот, увидев еще одну барышню, тоже весьма хорошенькую, хотя и совсем в ином роде, опять смутился и, стараясь скрыть это, поднес руку к еще не существующим усам.
Подкручивая над губой мнимый ус, он обратился к Володыёвскому и начал рассказ. Великий гетман непременно желает видеть у себя пана Михала. Насколько пан Нововейский мог понять, речь шла о новом назначении. Гетман получил несколько донесений: от пана Вильчковского, от пана Сильницкого, от полковника Пиво и от других комендантов, служивших на Украине и в Подолии. Они писали, что в Крыму опять смута.
