Потихоньку-полегоньку дело начало сдвигаться с мёртвой точки. Этому, конечно, способствовала Алевтина. Она не останавливалась ежеминутно, чтобы перелистать взятую в руки медицинскую карту ребёнка. Ей было неинтересно, в каком году он или она переболели ветрянкой, сколько раз за прошлый год Ирина Константиновна назначала прогревание или закаливание. Она просто считывала, даже не имя ребёнка, а год его рождения. И поэтому на стеллаже, скоренько выстроились аккуратные рядочки: верхние полки заняли старшие дети, нижние – младшие.
Алевтина собой гордилась: вот ведь стоило ей прийти, и в кабинете заведующей тут же образовался порядок. И чего было сидеть над этими картами столько ночей подряд? Раз – и готово: всё по полочкам. Сейчас ещё реестр составлю и к утру распечатаю. То-то обрадуется…
Александра Петровна оглядела стеллаж, провела пальцем по корешкам рядочком стоящих детских историй. «Да, хорошо, ровненько… вот и детишек наших так построят и уведут».
– Александра Петровна, может, и личные дела переберём сегодня. Реестр на них составим.
– Нет, Аля, устала я. Давай на завтра отложим. Домой пойду, поздно уже.
«А я вот нисколько не устала. Молодые должны на такой должности быть. Те, у кого сил и энергии много. Годок ещё потерплю, получу диплом, поработаю методистом при нашей Александре и в район. Буду там карьеру делать. А что, вон сколько у меня энергии и знаний. Александра сама сказала, что я педагог хоть куда».
«Ох, Алька, хлебнём мы с тобой горя, коли осуществятся твои мечты, – думала Александра Петровна, читая мысли Алевтины, – тот ещё бюрократ из тебя будет… из этих… которые детские дома, не глядя, закрывают, сокращая бюджет и безжалостно топчась по человеческим судьбам».
Александра Петровна накинула старенькое пальто, поправила пуховой платок, оглядела кабинет и вышла, погасив лампу. Но пошла она не в сторону выхода, а вглубь дома – к спальне. У дверей остановилась и, затаив дыхание, прислушиваясь. Тихонько потянула ручку двери. Там в глубине мягко освещённой ночником комнаты ютилось сердечко их дома: три десятка ребятишек мирно сопели в своих кроватках, не зная, пока, что ждёт их дальняя дорога, что скоро придётся прощаться и, наверное, навсегда.
– Не рви сердце, Санюшка, – послышался шёпот от печки, – успели мы дать им ниточку путеводную. Не пропадут.
Александра Петровна вгляделась в тёмный силуэт, подошла и присев на кровать, обняла старуху за плечи:
– Ох, Егоровна, малы ведь наши детки-то, а за порогом не праздник, сама знаешь, какие времена пришли. Страшно мне за них.
– Любой матери страшно. На то ты и мать. Бойся да переживай – такая твоя материнская доля. Будь дитя твоё хоть пяти, хоть двадцати пяти лет от роду – сердце за него болеть будет одинаково. Страх, если ты ему позволишь, льдиной придавит – ничего делать не даст. Однако же глаза страшатся, а руки – делают. Потому как к страху тоже уважительно надо. Немного страха вдругорядь и не помешает: охолонуться да подумать, что к чему. Так ведь, дочка? Всё хорошо будет с нашими детками. Иди отдыхай. Завтра хороший день. Гости важные придут – достойно надо встретить.
– Кто это? Вроде никого, кроме Ирины Константиновны не ждём.
– Ступай. День придёт и гостей приведёт.
Александра Петровна вышла на крыльцо. Вдохнула морозный воздух. Хорошо! Люблю зиму! Поплотней запахнула пальто и начала спускаться по промёрзлым ступенькам. Снег под валенками громко заскрипел, и она подняла голову к небу: сколько звёзд!
