Их совместное, весьма долгое, надо сказать, пребывание под одной крышей подходило к завершению. А вместе с тем и лето конца восьмидесятых собиралось покинуть вечеринку, допивало последний бокал Veuve Clicquot и дарило четыре жарких поцелуя – по два в обе щеки, обещаясь заглянуть как-нибудь еще.
Пришла пора поменяться с Дунканом местами – теперь его черед покинуть дом.
Покончив со сборами, Альберт уже приоделся в дорогу, в противовес ему Дункан, которого он обнаружил внизу, демонстрировал внешним видом столь порочную сладость безделья и неги – из-под черного шелкового халата (на голом торсе) выглядывали бежевые штаны в клетку Nova – отличительная раскраска Burberry, на босой (отнюдь не стариковской) ступне, одну ногу он закинул на другую, покачивалась домашняя туфля с излишеством леопардовых пятен и золотых орнаментов – изыски довольно молодого, но грандиозного модного дома Versace.
Мистер Леманн вообще выходил за рамки среднего (или уже даже старческого?) возраста, если не смотреть на лицо, а только на его тело – ему не дашь и тридцати. Но на деле Дункану перевалило за пятьдесят с небольшим – Эбби откровенно не знал дату и год его рождения (да, вот так бывает, как-то парень не застал празднований в их доме), сколько ему в точности лет – тоже, ведал только, что дядя Бен старше друга на добрый десяток.
– Дункан, ты тут останешься? – Эбби звал его по имени, без формальностей. Мужчина не возражал, ни разу слова поперек не выдал. А как его еще назвать? Хотя как-то странно считать еще и Дункана родителем, членом семьи. Да, он принимал некое участие в становлении Альберта, этого не отнять, даже совершил куда больший вклад, чем чета Андерсонов – биологические производители продукта-сырца с названием “Альберт Андерсон”. Но молодой человек не считал, что образ жизни, ход мыслей и наставления Дункана – применимы к нему, к Эбби. Дядю он слушал, к нему еще пока не привык. Юный Андерсон ранее, где-то подсознательно, опасался (виной постоянные тирады матери), что избыточное присутствие некоего третьего мужчины в их с дядей Беном жизни, как-то повлияет и на него. Эбби сложно принимал собственные противоречивые мысли и тем более чувства. Но дело ведь совершенно не в Дункане? Нет, не в нем. А на сплетни дражайшей матушки – вообще начхать. Особенно теперь.
Дункан Леманн появлялся в доме Бена негаданно, а затем так же бесследно испарялся, чтобы вернуться – послезавтра или через месяц. И он не чужой для Бена, тот его очень ценил, Дункан, стоит полагать, – разделял сию взаимность – раз за разом возвращался к Бенджи – даже после довольно длительных отлучек; получается, и для Эбби этот человек должен иметь значение, в память о Бенджамине, из уважения и благодарности к нему? Пожалуй. Да и до двадцати одного года он с Дунканом повязан по полной – из-за желания (и завещания) дяди Бена.
Дункан – самый лучший друг дяди, эдакий выдержанный и проверенный годами Чарли для Эбби. Андерсоны повизгивали о каком-то тлетворном влиянии на него подобных вычурных дружеских отношений между мужчинами, но Альберт не мог сказать, что Бен и Дункан вели себя неподобающим образом (при нем, Андерсонах или многочисленных гостях (оба любили эдакие стариковские тусовки), дома или вне их обители), точнее, подобающим для людей, которые друга в друга влюблены, а если и нет, то хотя бы спят вместе. Дункан и Бенджамин никогда не держались за руки, не целовались и, кхм, он ни разу не застал их за чем-то еще…
