История 2. Особенное утро
для папы и дочки
«Из всех вещей время менее всего принадлежит нам, и более всего нам не достает его», – сказал французский писатель Жорж Бюффон.
Вскоре время подгузников, ползунков, больших куч пелёнок подошло к концу. Я немного подросла: исполнился год. Я освоила горшок и пошла в детский сад.
Вы изумитесь: так рано в детский сад? Да, с года. В советские времена дети шли в сад с года, мамы выходили на работу. Ясли детских садов принимали карапузов.
Детский сад – новая веха в жизни каждой семьи. Нужно чётко отстроить процесс: кто отводит, кто забирает, какие вещи принести-унести.
В нашей семье роль «водителя» взял на себя папа. Вот как это было.
На часах 6 утра. Из ванны доносилось журчание воды: это умывался папа. Мама тоже проснулась: копошилась на кухне, готовила завтрак.
В 6—15 она будила меня. Утренние процедуры, и вот на кухне. Мама кормила меня гречкой. Несмотря на столь ранний час, аппетит у меня был отменный. В годик я была пышной булочкой: мягонькой, со складочками.
– И кто это так хорошо кушает? – произнёс папа, убирая остатки гречки с пухлых щёчек. – Одно загляденье.
Родной голос вызывал во мне очаровательную улыбку с гречкой на молочных зубах. Папа тоже завтракал.
После начиналось самое интересное – одевание. Зима, одежды много. Это занятие всей душой не любила.
Мама одевала меня в спальне, в полумраке, на паласе. Как помните, жили в однокомнатной квартире. В этот ранний час старшая сестра ещё спала, отвернувшись к стене. Я, как червяк, извивалась и уползала то в одну, то в другую сторону после очередной партии одежды.
– Доченька, тише, сестру разбудишь, – полушёпотом приговаривала мама. Тсс…
Когда она доходила до верхней одежды, то червяк был обездвижен. В валенках, шубе, шапке и шали, обмотанной поверх, больше не могла пошевелиться. Торчали только одни глазёнки: луп-луп.
В 6—45 мама передавала «мумию» уже одетому в коридоре папе. В одной руке он держал меня, в другой – санки, одеяло и пакет с вещами.
– Хорошего дня, родная, – произносил папа на пороге раскрытой двери. – Позвоню, если вдруг не смогу забрать. Но думаю, успею.
Любовь отца – исключительна, она не похожа
на любовь матери, в ней мало слов, но она
бесценна.
Он аккуратно спускался с третьего этажа, и вот мы стояли на площадке у подъезда. В утренние часы мороз был крепок. Папа одной рукой ставил санки и расстилал одеяло. В эту перину помещал меня, подвернув покрывало вокруг ног. Поначалу на это уходило пару минут, но с опытом, он управлялся быстрее.
Вот верёвку дёрнули, и санки заскользили по белоснежному покрову двора. Папа двигался быстро, но в то же время аккуратно, боковым зрением наблюдал за спутницей в санях. Пассажирка, ощутившая свежий воздух улицы, согретая под толстым слоем одежды и убаюканная плавным скольжением санок, дремала.
До детского сада предстоял путь длиною в шестьсот метров – семь-десять минут пешком. Вот санки выехали из арки двора и устремились к Т-образному перекрёстку. В эти утренние часы машин и людей было мало. Светофор подмигнул зелёным глазом. Папа взял сани на руки и осторожно зашагал через дорогу. Через мгновение они вновь заскользили по белоснежному покрывалу тротуара, вдоль бетонного забора. Через время папа снова поднял сани: на этот раз предстояло перейти узкую дорогу. Ещё чуть-чуть, и санки въехали в ворота детского сада.
В группе нянечка встречала ранних пташек. Папа освобождал матрёшку от слоёв верхней одежды. Я была в полудрёме. Когда уличная одежда сменилась на садовскую, ото сна не осталось и следа. Я хотела поскорее к игрушкам, которые так и манили меня.
