– И что же с ним приключилось? Ему не простили критики в адрес корсиканского сепаратизма?
– Это была первая и самая удобная для властей версия его гибели. Но, как показало расследование, очень маловероятная. Год назад он приехал сюда для участия в конференции, организованной местным университетом. Вечером возвращался в Кальви, откуда отплывал паром на континент. До порта он так и не добрался, его тело через сутки было найдено в канаве с двумя пулевыми отверстиями. Однако его смерть связывают не с заговором сепаратистов, а с делом «судей-растлителей», которое потрясло страну незадолго до этих событий.
Анна задумалась. Какое-то смутное воспоминание шелохнулось в уголке ее памяти. Кажется, она слышала историю о тайном сообществе чиновников Лазурного Берега, против которых было выдвинуто серьезное обвинение. Процесс выдался громким, но так и не получил никакого развития…
– Дело это прогремело, но ничем не закончилось. И убийцу Лео Бартоли вряд ли когда-нибудь найдут.
– Неужели такие преступления могут оставаться безнаказанными?
– Увы, этот случай – не исключение. В мире каждый год гибнут, исчезают без вести сотни журналистов…
В Кальви возвращались по ночной дороге. Родион ехал впереди на своем трескучем мотоцикле, «Фиат» катился за ним, в точности повторяя линию поворотов, как горнолыжник на слаломной трассе. На въезде в город они распрощались, договорившись встретиться с утра на пляже.
Закутавшись в тонкое покрывало, Анна долго не могла уснуть, перебирая в памяти все эпизоды прошедшего дня…
***
Анна щурилась от утреннего солнца, стоя у самой кромки воды. День еще не разгорелся, все вокруг казалось сквозным и зыбким, как нежная врубелевская акварель. Родион уже отплыл от берега на сотню метров и теперь махал ей рукой, указывая на небольшую скалу у самого края бухты. С того момента, как они встретились возле пляжного бара, прошел уже час. Все это время, устроившись на высоком стуле из ротанга и потягивая апельсиновый сок, Родион рассказывал ей о себе…
Когда ему исполнилось десять лет, родители открыли накопительный вклад в солидном французском банке и по окончании университета вручили сыну довольно значительную сумму денег. Они полагали, что «мальчик» захочет обосноваться в столице и эти средства помогут ему хотя бы отчасти решить проблему с жильем. Но Родион распорядился ими иначе, отправившись в длинное и дорогостоящее путешествие. По возвращении он без особого труда устроился работать в небольшое парижское издательство.
– …Завидую тебе. Студенткой я редко уезжала дальше родного Ташкента, я и сейчас туда часто наведываюсь – повидаться с бабушкой и дедом.
Он вдруг посмурнел, задумался.
– Я своих плохо помню. Вернее, маминых родителей я видел только на фото. А папины жили крайне уединенно, сами по себе. Дед был значительно старше бабушки, и она ухаживала за ним все последние годы. Ему я и обязан своим именем. Он был профессором медицины, работал в известной петербургской клинике. Осенью двадцать второго, когда насильно высылали врачей, покинул Россию и обосновался во Франции. Уезжал тяжело, хотя был убежден, что ненадолго: страну полихорадит и отпустит… Не отпустило. В фибровом чемоданчике сумел увезти с собой пару белья, бритвенный набор и энциклопедию практической медицины – все остальное было конфисковано. В Париже устроился преподавателем на факультет естественных наук, где вскоре встретил мою бабушку.
