Я смотрю сквозь щель на губы женщины и умоляю – молчи! Не говори ни слова! Она приоткрывает рот. Нет! Ты немая! Ты разучилась говорить! Молчи! Мышцы ее лица каменеют. Торговка вздергивает руку, дотрагивается до щеки и испуганно ощупывает подбородок.
– Ты чего дергаешься, старая, видела или нет? – повторяет вопрос бандит.
Губы женщины продолжают оставаться гипсовыми, она испуганно мельтешит пальцами, жестом предлагает пончики.
– Кабан, ну чё? – спрашивает, подоспевший Моня.
– Немая дура! – сплевывает Кабан, цапает пончик и топает дальше.
И только тут до меня доходит, что в моем сознании плавает глиняная модель женского лица, я обжигаю пламенем мысли ее рот, чтобы он окаменел, и мне это удается! Я парализовал отдельные мышцы! Голова трещит, я устало закрываю глаза и опускаюсь на корточки.
Марго трясет меня за плечо:
– Пронесло. Сваливаем.
Когда боль отпускает меня, мы выходим. Марина оставляет кроссовок продавщице пончиков.
– К вам приходят интернатские? Передайте им. Скажите, от Марго для Цапли.
Женщина кивает, ее губы дергаются. Она осеняет нас крестным знамением и шепчет:
– Бог миловал, не выдала.
Денис Голубев прижал восковую полоску к бедру, прикрыл глаза и рванул ее от себя. Десятки волосков вместе с луковками вырвались из ошпаренной кожи. Яркая вспышка боли плавно превращалась в тепло блаженства. Он провел ладонью по ноге – вот то ощущение нежности, к которому он стремился.
Дэн был уверен, жизнь неполноценна без двух вещей – любви и боли. В идеальном случае эти два самых сильных чувства сливаются вместе. Ведь настоящая любовь – это особая боль. Он был доволен, что работает в интернат, где боли в избытке. Жизнь инвалидов-сирот переполнена болью души и тела. Им не хватает только любви, той самой грубой любви, которая разрывает юную плоть новой удивительной болью, переходящей в сладкую муку. Такие моменты счастья и горя он дарил избранным мальчикам, делая их жизнь богаче и полноценнее. Или хотя бы сытнее. Кто не разделял его чувств, получал боль унижения, боль отчаяния, боль страха, которая вечным капканом выдавливала из непокорного тела остатки человеческого, превращая мальчишку в кусок непотребной плоти. Не способен любить – довольствуйся только болью. В любом случае ты должен подчиняться правилам Дениса Голубева.
Так будет и с упрямцем Соломатиным. Парнишка думает, что победил. Наивный. Когда ему переломают ожившие ноги, удвоенная боль накроет его. На этот раз без любви, от которой он отказался.
Раздался настойчивый звонок в дверь. Кого в такую рань принесла нелегкая?
Дэн припал к глазку. Савчук! Неясная тревога сменилась теплым предчувствием. А вот и денежки за живой товар. Обычно Тиски передавал их через братьев Ручкиных, а тут решил поблагодарить сам. Что ни говори, а Марго – особая конфетка. Торчал бы он от девиц, она бы досталась Тиски надкусанной и обмусляканной.
Щелкнул замок. На лестнице стояли еще двое. Тиски затолкнул Дэна в комнату и пихнул на диван. Коридор заполнили фигуры Кабана и Мони. Тиски заметил средства для эпиляции, оставшиеся на журнальном столике, и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил:
– Ну что, Голубок, поведай, кого ты ребятам сосватал?
– Лучшую ампути. Марина Андреева, шестнадцать лет. Вроде ее никто не успел… А что, она уже порченная? Я ничего такого… Я не знал.
– Я тоже пока не знаю. Речь сейчас не о ней, а о колченогом юнце. Говори!
