Пардес - страница 37

– Ребята, если не возражаете, давайте приступим.

Саму службу существенно отредактировали. Видимо, полная версия утренних молитв оказалась слишком утомительной и школа решила их сократить до пятнадцати минут максимум. Затем, в соответствии с “вразумительной” направленностью миньяна, рабби Шварц нехотя объяснил, почему важно молиться, – правда, его никто не слушал. (“Молитва – выражение благодарности, – сказал он, не обращая внимания на то, что на задней парте режутся в покер, – она дает нам возможность мысленно побеседовать с Владыкой вселенной”.) Когда он закончил, я негромко попросил его перевести меня в обычный миньян.

День прошел как в тумане. На сдвоенном занятии по Талмуду рабби Шварц изо всех сил старался увлечь нас трактатом Брахот.

– Благословения, – бубнил он, – подтверждают то, что мы принимаем Бога как Творца вселенной. Но есть у них и вторая цель. Какая? – спросите вы. – (Никто не спрашивал.) Он откашлялся. – Они учат нас осмысленной благодарности и наслаждениям духовным.

Занятие по Танаху рабби Фельдман начал с обсуждения того, почему Рамбам так упорно подчеркивает слабости патриархов. (“Чтобы стать праведниками, – произнес он с диковинным южноафриканским выговором, – необходимо понять, что даже лучшие из нас всего лишь люди – такие же, как мы”.) Иврит у нас вела Мора Адар, семидесятилетняя израильтянка с выкрашенными в неестественно белый цвет волосами; пятьдесят минут ее урока оказались самыми скучными. (“Повторяйте за мной: «бейт сефер»”, – велела она с сильным акцентом. Оливер, торчавший в ее классе четвертый год подряд, выругался на иврите.)

Мора заметила мое недоумение.

– Ата хадаш?

Мой мозг медленно перевел: ты новенький?

– Кен.

– Эйх хаверит шелах?

– Э-э, ма?

– Эйх хаверит шелах?

– Это значит “Как твой иврит?”, – не выдержал кто-то из сидящих позади меня. – Господи Иисусе!

Мора Адар вздохнула и пробормотала что-то о скверных лингвистических способностях американцев.

К счастью, урок завершился, Оливер повел меня наверх, в безликую комнату на третьем этаже, мы вылезли в окно на балкон, где, рассевшись в шезлонгах, уже обедали Эван, Ноах и Амир.

Я неловко покосился на парковку, подозревая, что меня дурачат.

– Нам разве можно сюда?

– Еще бы, Иден, конечно, – ответил Эван. – И курить нам тоже никто не запрещает.

– Надо будет притащить тебе шезлонг, Ари, – сказал Ноах. – Эти нам принес Джио.

Я уселся на пол, спиной к перилам, и развернул сэндвич.

– Сначала надо его посвятить, – пробормотал Оливер, набив рот суши; он заказал доставку на адрес администрации, хотя, насколько я понял, ему не раз говорили, чтобы он не смел так делать. – Берегись, Иден, последний лох не выжил.

Я посмотрел на суши Оливера и с отвращением перевел взгляд на свой скромный сэндвич с арахисовым маслом.

– Я готов рискнуть.

– А это еще что? – Амир вдруг подался к Эвану, который вытащил из рюкзака книгу в потертом кожаном переплете. – Неужели ты не дочитал то, что Хартман задала на лето?

Эван, не поднимая на него глаза, убрал книгу обратно и застегнул молнию.

– Это книга о Набокове.

– Да ладно? Дашь посмотреть перед английским?

Ноах рассмеялся.

– Расслабься, – ответил Эван, не глядя на Амира. – Тебе это будет неинтересно.

– А. – Амир плюхнулся на шезлонг. – Опять философия?

– Не парься.

– И как вы только читаете это дерьмо, – произнес Оливер и зубами разорвал пакетик с соевым соусом. Брызнула черная жидкость, едва не запачкав Амира. – Я бы повесился.