– Из Бруклина.
– Оригинальненько.
– В смысле? Я не сказал бы…
– Мне на физику пора, – перебил он, поправляя галстук. – Рад познакомиться, это большая честь для меня. Помнишь, что говорил Гамильтон[97] о священном удовольствии новой дружбы?
Едва он ушел, сунув руки в карманы и насвистывая мотив времен Гражданской войны, как из-за шкафчика показался Оливер.
– Правда, противный?
– Не знаю. По-моему, милый.
– Милый? Высокомерный всезнайка, одержимый историками и Гарвардом, как все в его семье.
– А. Ну если в этом смысле…
– Не сомневаюсь, он был с тобой мил. Наверное, хочет, чтобы ты проголосовал за него.
– Проголосовал?
– На выборах президента школы. Скоро начнется избирательная кампания, а Дэвис прирожденный политик. Эван его терпеть не может, – буднично сообщил Оливер. – Не говоря уж о том, что Дэвис с Амиром постоянно соперничают.
– Из-за чего?
– Из-за оценок, наград, колледжей, кто самый большой заучка и зануда.
– А Эван?
– Мог бы, если б хотел. Но не хочет.
– Почему?
Оливер пожал плечами:
– Эвану все равно.
Биологию у нас вела самая необычная учительница, доктор Урсула Флауэрс.
– Да-да, имя неудачное, сама знаю, привыкайте к этой мысли, и начнем урок, – отрезала она, выводя свое имя на доске. Седая, мускулистая, из-под воротника рубашки виднеется татуировка – маленький, скверно прорисованный микроскоп. – А как иначе, если твои родители бестолковые гавайские хиппи с нездоровым пристрастием к Диснею? – И закашлялась, точно по сигналу.
– Вам плохо? – наконец спросил кто-то.
– Тип-топ, – просипела она, согнувшись пополам, и, порывшись в ящике стола, достала бумажные салфетки. – Привыкайте, – повторила она, лихорадочно стараясь отдышаться. – Хотите совет? Не курите одну за другой.
Народу на урок пришло на удивление мало, всего семеро двенадцатиклассников, остальные были кто на физике, кто на экологии (и то и другое – углубленный курс). Сам не знаю, как я попал в этот класс. В заявлении в “Коль Нешама” я не выразил ни малейшего интереса к биологии. Впрочем, увидев в первом ряду Софию, я решил, что буду ходить.
– Ари. – Она вскинула брови. – Какой приятный сюрприз.
Я рискнул усесться рядом с ней, и от собственной смелости у меня на миг закружилась голова.
– Почему ты всегда так удивляешься, когда видишь меня? – спросил я.
София окинула меня взглядом, сложила губы в подобие изумленной снисходительной улыбки.
– Не думала, что ты интересуешься наукой.
– Я и не интересуюсь, – ответил я, гадая, не обидеться ли на ее слова.
– Готовишься в медицинский?
– Не-а.
– Значит, преследуешь меня?
– Хватит заигрывать, – откашлявшись наконец, рявкнула доктор Флауэрс.
Битый час нас мучили ван-дер-ваальсовым взаимодействием и ненаправленными ионными связями. Следующим уроком был английский. Едва прозвенел звонок, в класс вошла миссис Хартман, высокая, худая, строгая, в черной одежде разных оттенков, и в наступившей тишине написала на доске – я в жизни не видел такого роскошного почерка – одно-единственное слово: “Трагедия”.
– Почему люди читают, пишут, изучают, а иногда – атавистическая привычка – и наслаждаются трагедией? – Она обвела глазами комнату.
Амир осторожно поглядел по сторонам и поднял руку.
– Мистер Самсон.
– Мы садисты.
– Мы садисты. И почему же?
– Э. – Амир молчал, удивленный тем, что учительница не довольствовалась его ответом.
– Наверное, людям нравится смотреть, как другие страдают.
– То есть им свойственно наслаждаться чужими страданиями?
