Говорливые прачки Парижа, полоскавшие белье возле фонтана, иногда видели в одном из окон замка лицо секретного узника. Повиснув на прутьях решетки, он спрашивал их:
– Француженки, в Париже ли сейчас император?
И каждый раз прачки отвечали по-разному: Наполеон после Тильзита сражался в Испании, он охотился в Фонтенбло, ездил на торжества в Эрфурте и очень редко находился в столице. Но однажды, осмелев, женщины просили узника назвать себя. И в ответ он крикнул им из окна тюремной башни:
– Слушайте: я – бригадный генерал Клод Франсуа Мале… Неужели же патриоты Франции забыли мое имя?
Но имя генерала Мале давно находилось под негласным запретом. Полицейский бюллетень гласил: «Мале упрям, он сторонник якобинства и недовольства, многие черты его характера говорят о том, что это человек очень решительный и всегда готов на любые авантюры». Министр полиции Савари, герцог Ровиго, внес свою лепту в характеристику нашего героя. «Мале, – писал он, – искренно вошел в революцию, с большим жаром исповедовал ее принципы. Для заговора он обладал тем характером, который отличал еще древних греков и римлян…»
Верно подмечено! Мале и сам говорил о себе:
– Мы не последние римляне, за нами идут другие…
* * *
Генералу было уже за пятьдесят. Сухощавый и ладно собранный, Мале казался даже несколько изящен, как юноша. Уроженец гористой Юры, он был стремителен в поступках и порывист в жестах, но поступь имел плавную, почти неслышную. Крупные, как миндалины, вишневого оттенка глаза, седые волосы, сочный смех. Речь его звучала всегда гортанно и певуче.
Он любил жену и был любим женою. Старики надзиратели, ветераны войн революции, отзывались о Мале почти с нежностью: ведь этот узник был окружен для них ореолом героических битв за права Человека…
– Наш орел! – говорили они восхищенно. – Конечно, разве генерал Мале усидит в этой клетке?
Да, было время, когда француз спрашивал француза:
– Скажи, что ты сделал для республики такого, чтобы быть повешенным в случае, если победит контрреволюция?
Мале еще юношей, в мундире «черного мушкетера», прославился в салонах Парижа насмешливым умом и порицанием монархии. «Эти Капеты!» – говорил он о Бурбонах, презрительно именуя королей по фамилии. Во время казни Людовика XVI он сидел в кабачке перед открытым окном – как раз напротив эшафота; когда же голова короля выкатилась из-под ножа в корзину, Мале поднял бокал с легким вином:
– Вот так славно соскочила! Ну-ка, выпьем…
Под знаменами обновленной Франции он сражался за республику в армиях Моро и Пишегрю; дым бивуачных костров, голодная жизнь солдата, громкие победы на маршах – он сроднился с этим и не мыслил судьбы иной. Париж, когда он снова появился в нем, показался генералу уже не тем городом, каким представлялся все эти годы, проведенные в дозорах и битвах. Было что-то подозрительное в обжорстве и веселости жителей, а генерал Бонапарт, первый из трех консулов, сразу насторожил Мале своим непомерным властолюбием зарвавшегося упрямца.
Правда, консулов пока было трое, но…
– Что задумался, Мале? – спросил его однажды Бонапарт.
– Три консула, – ответил Мале. – Наверное, совсем неплохое издание короля в трех аккуратных томиках. Но читать-то их все равно приходится с первого тома, с первой страницы.
Бонапарт шутливо потянул его за яркую мочку уха, в которой висела круглая оловянная сережка.
– Как тебе не стыдно, Мале, – упрекнул он его дружелюбно. – Ты же знаешь, что я отпетый республиканец.
