Ее сердце разбилось на миллиард крохотных кусочков, и Флоренс до сих пор не уверена, что собрала их все. За три следующих года она привыкла: и к ноющей боли, иногда поднимающей по ночам, и к Бонни, которая теперь Эвинг, и даже к тому, что не будет достаточно хороша для кого-то вроде Грега.
Им удалось сохранить дружбу, но цена, которую Флоренс заплатила за эти отношения, до сих пор кажется слишком высокой.
Грег пропускает ее вперед, когда двери лифта открываются.
– Я давно у тебя не была, – улыбается она, проходя внутрь.
Вид на Гудзон приковывает ее внимание и напоминает о Джеке, который перестал маячить перед глазами. Если он и следил за ней, в чем Флоренс сомневается – это скорее фантазии Бри, – то уже устал. Странно, но легче не становится. Когда он появлялся везде, пусть на секунду, и серебристый «Линкольн» проезжал мимо, у нее хотя бы складывалось ощущение, что она кому-то нужна.
– А ведь я говорил, чтобы ты заходила, – с укором произносит Грег, разливая бурбон по стаканам.
– Это будет неправильно выглядеть, – отвечает Флоренс.
– Ты заботишься о моей репутации больше, чем я сам, – смеется он.
Грег становится рядом и протягивает ей стакан.
– Ошибаешься. – Она принимает его и делает первый осторожный глоток.
Бурбон оказывается мягким и даже сладковатым: он обволакивает небо и оставляет приятный привкус миндаля.
– Тогда не понимаю, почему ты не появляешься здесь. Мне приходится искать тебя самому.
– Я забочусь о своей репутации, – улыбается Флоренс. – Ты можешь тут в шотландской юбке нюхать кокаин с попы ангела из «Викториа’с Сикрет», никто и глазом не моргнет. А если я буду таскаться в офис к женатому мужчине, твои друзья перестанут тратить деньги в моей галерее.
– Ты всегда была безжалостна к моему миру, – смеется Грег, – и это мне в тебе нравилось.
– У нас с ним это взаимно.
– За твою кристально чистую репутацию. – Он прикасается к ее стакану своим.
Второй глоток кажется еще лучше первого, и Флоренс немного расслабляется. В конце концов, они и правда друзья, и с тех пор, как расстались, Грег не сделал ни одного неверного движения.
– Скажи, – проводит он ее к креслу и помогает присесть, – что такого случилось в галерее, что о ней нужно думать на парковке?
– Ничего, что требует внимания здесь и сейчас.
– Стратегический вопрос?
– Скорее художественный.
Что плохого произойдет, если она ему расскажет? Хотя это и ее дело, они начинали вместе. Он был первым инвестором, и пусть Флоренс полностью и с хорошими дивидендами вернула ему вложенные деньги, все равно он – практически сооснователь.
К тому же раньше такие беседы помогали думать.
– Барахтаюсь в сегодняшнем дне, – признается она. – Это худшее, что может случиться с галереей. Современное искусство, понимаешь? Оно меняется каждую секунду, я выставляю картину на пару месяцев, а через неделю повестка меняется.
– Понимаю, – кивает Грег и задумчиво подносит ко рту стакан. – Мартин не поправил ситуацию?
– Немного, – соглашается Флоренс, – но это на сегодня. Понятия не имею, что я буду делать после.
Ее стакан пустеет, и Грег добавляет немного. Разговор быстро превращается в практический: они перебирают знакомые имена, старые и новые формы – все, что может решить проблему. Абстрактный экспрессионизм или перформанс, пост-интернет или набирающие силу нейросети – даже странно, что он разбирается не хуже нее.
И все-таки они оба что-то упускают. Невидимая суть вьется вокруг разговора, раздражает и беспокоит, но не дается в руки. Флоренс словно замечает ее краем глаза, но стоит повернуться, и все исчезает.
