– Я встре-е-етил вас – и всё былое
В отжи-и-и-вшем сердце о-о-ожило.
Я вспомнил время зо-о-олотое,
И се-е-ердцу стало так тепло…
И звучали в голосах офицеров воистину тёплые ноты, ибо каждый из них пел о своём личном, утерянном безвозвратно.
…два полицейских на велосипедах остановились напротив них.
– Господа, у нас нет к вам никаких претензий, – вежливо ответил им Алябьев, закрывая ладонью рот Краснову и достоверно зная – ещё с кадетского корпуса, какие слова в этом случае может сказать его друг блюстителям порядка.
– Это таксист? Иностранец? – ближайший полицейский ткнул острым пальцем в Краснова, и этот палец был чем-то похож на нож, направленный в грудь.
Полицейский либо уже где-то встречался с Николаем, либо просто был особо бдительным к таксистам и иностранцам, поскольку спросил уверенно и жёстко, с намерением непременно наказать.
– Иностранец? – удивился Алябьев. – Нет! Мы не водим дружбу с иностранцами. Мой друг просто немного перепил, и его всё время тошнит.
– От вас, сук! – по-русски рыкнул в ладонь Алябьеву Краснов, с ненавистью глядя на ажанов. Прозвучало, как «О…вы-ы-с-к!..»
– Вот видите, господа? – сокрушённо кивнул Сергей Сергеевич. Снова его выворачивает наизнанку. Простите моего бедного друга. Блюёт…
Полицейские помялись, потом тактично пожелали:
– Счастливо вам добраться до дома! – и уехали.
Больше французские законники русским однополчанам не попадались.
Полагаю, что и тем и этим в ту ночь повезло…
Алябьев и Краснов опять где-то пили, их опять куда-то несло…
В общем, погуляли, завершив свой ночной славный поход «прорывом Южного фронта красных конным корпусом генерала Мамонтова», о котором товарищ Лев Троцкий в своей телеграмме товарищу Владимиру Ленину отозвался так: «Белая конница прорвалась в тыл Красной армии, неся с собою расстройство, панику и опустошение».
В седьмом часу утра следующего дня Алябьев проснулся в постели Сюзанны. Её самой в ней не было. На полу у кровати, откинув подушку и подложив под голову сильную руку, на мохнатом одеяле лежал Краснов, накрытый ярким покрывалом.
Едва Алябьев зашевелился, штабс-капитан полусонным голосом произнёс:
– Серёжа, помнишь, как под Перекопом драпали, а? И вчера почти так же…
– И зачем ты, Коля, с той шпаной сцепился? – в ответ посетовал Алябьев. – Их куча, а нас всего двое… Где Сюзи, не знаешь?
– Убежала полчаса назад. Сказала, что принесёт нам рассолу… Сказала, что капустного… На худой конец огуречного… Хотя, если по мне, так хрен редьки не слаще… – Краснов сел, интенсивно потёр ладонью крепкий затылок, помассировал пальцами лицо, больше опухшее от ночной драки, чем от алкоголя, и проинформировал Алябьева: – Серёга, вон на тумбочке стоит вино… Красное… Хочешь? Я не хочу… Чаю хочу!
В комнату ворвалась смугловатая блондинка лет 22-х с сияющими глазами. В руке у неё была полуторалитровая «Магнум» от шампанского, запечатанная пробкой из газеты.
– Вот! Достала! – победно воскликнула она.
Прикрываясь покрывалом, Краснов поднялся, взял у Сюзанны бутылку, вытянул зубами пробку, выплюнул её в ладонь и глотнул из горлышка, словно проверяя, можно ли ему и его другу пить это пойло.
Попробовав его, и даже, как будто пожевав, он обернулся к капитану:
– Серёжа! А ведь она нам настоящий капустный принесла! На-ка, держи! Самый смак!
Сделав несколько больших глотков, Сергей Сергеевич с удовольствием выдохнул из себя пожароопасную смесь жгучего перегара с капустным духом и попросил хозяйку:
