— А ты почем знаешь, что я боец?
— Мальчик. Я когда-то в действующей армии служил. А по рефлексам контрактников даже диссертацию писал.
— Кого-кого, рефлексам?
— Профессиональных солдат. Тех, кто за деньги воевал. А вот это…
— Блин! Ты чего?!
— … это называется «рефлекс». Я замахнуться толком не успел, а ты уже от удара уходишь. Постой… Джек? А ты не из тех ли ребят, которые под Владимиром оставались?
— Не, там не я был. У нас два Джека.
— А мне кажется, что один. И что он сейчас передо мной сидит… Тяжело пришлось?
— Нормально.
— Н-да. Теряю квалификацию… Вопросы глупые задаю. Светлана Борисовна, гипс приготовьте, пожалуйста.
— … Блин, вот же пакость! И долго мне с этой дрянью таскаться?
— Обычному пациенту я сказал бы, что месяц. А с вашей бешеной регенерацией — черт его знает. Может, и двух недель хватит.
— Двух недель?!
— А ты как думал? Что к вечеру сниму?
— Ничего я не думал. А кабы думал, не соглашался бы… О, мыша засуетились! Жрать хотят?
— Да, время кормления чувствуют.
— Гы-ы. Прямо как мы… Слушай, доктор. То есть, Григорий Алексеевич. Вот, бункерный тебе сказал их порошком ширять, так? А если Вадя запретит?
— Что запретит?
— Ну, порошок. Скажет, хорош фигней страдать? Ты кого послушаешь?
— Дурацкий вопрос. С какой стати Вадим будет мне запрещать продолжать опыт?
— Ну, а если?
— Разумеется, я сделаю так, как скажет он.
— Хоть бункерный и просил?
— Хоть и просил.
— О как. Не врешь… Почему?
— Гм… Я отвечу. Только сначала сам спрошу. Откуда знаешь, что я не вру? Ни Сергею, ни Вадиму не скажу, не бойся. Это — исключительно мое любопытство. Академический, так сказать, интерес.
— Какой-какой?
— Академический. Не предполагающий применение на практике… Я, видишь ли, общаясь с вами, о многом начал догадываться. Меня уже не смущают самые дикие предположения. Ты мысли читать умеешь?
— Угу. А еще пальцем стены пробиваю и лучи пускаю из глаз! Доктор, ты чего? Книжек перечитал?
— Не скажешь, то есть… Ладно, твое право.
— … Окей. Не мысли, а чувства. И не читаю, а слышу.
— Как это?
— Обыкновенно. Звуками.
— То есть?
— Ну, блин… Вот, ты сейчас — охреневаешь. Как сказать… Уже поверил, но в башке-то долбит: «не может быть!» Так?
— Ну… Похожее чувство, да. Любопытный ты экземпляр.
— У-у, еще какой! К кразофилам твоим подсадить — жужжать разучатся от зависти. Так, это… Почему ты Вадю-то послушаешься? Ты же круче него, мог бы и не соглашаться со всякой хренью. Развели, тоже — баб не трогать, бункерному не помогать…
— Хм. Интересные у тебя, однако, представления о нашей жизни. Кириллу я, как видишь, помогаю, по мере сил. Другое дело, что его теория — штука второстепенная, Вадим считает, что у нас есть более важные задачи. Что же касается «баб не трогать»… Ты, возможно, не поверишь, но это сознательный выбор.
— Да почему?
— Потому, что я любил в жизни единственную женщину. Свою жену. О которой вот уже пятнадцать лет ничего не знаю. Новых отношений я не хочу, а организм, особенно по молодости, своего требовал. Поэтому — антилав. И почти у всех нас, живущих здесь, за плечами схожие истории… Вижу, ты меня осуждаешь. Так?
— Угу. Если б я кого всерьез любил, так под землей сидеть не стал бы! Искать бы пошел, вдруг выжила?
— И бросил бы больных и обожженных на произвол судьбы? На вас, младенцев, наплевал — когда из-за грязной воды в Доме дизентерия началась, и Герман вас сюда десятками притаскивал? Лишил бы Сергея единственного человека, знакомого с фармацевикой?
